изменилось. Это только для меня с тех пор, как мы расстались, прошло больше двадцати лет. А для нее сколько? Дней десять?
Начал рассказывать я сбивчиво, останавливался, пытался подбирать правильные слова. Потом разошелся. Жизнь, сцена за сценой, как в кино, проносилась у меня перед глазами, и в какой-то момент я подумал, что рассказываю все это больше себе, чем Лео. Себя пытаюсь убедить, что все эти годы старался поступать правильно, руководствуясь не только страхами и эгоизмом.
Когда я выдохся, Лео уже прикончила два манхэтена и молча потягивала из белой фаянсовой кружки остывший американо. Она ни разу не перебила меня, не задала уточняющих вопросов. На лице не было никаких эмоций, только обхватывавшие кружку пальцы сжимались все сильнее. Когда я замолчал, Лео зябко повела плечами и едва слышно произнесла:
— Просто фантастика…
Я поднес к губам последнюю стопку, скрывая за ней едва заметную улыбку. Ну что я хотел? Чтобы она бросилась мне на шею? Если честно, то да, именно этого.
— Почему?… — Лео подняла на меня глаза, то ли пытаясь сформулировать мысль, то ли, наоборот, сменить рвавшиеся на язык формулировки на более мягкие. — Если я правильно поняла, из распада мог вернуться Алексей? Наш Алексей?
Я кивнул.
— А вернулся ты… Почему?
Сузив глаза, Лео пристально вглядывалась мне в лицо, будто пытаясь распознать ложь, если я начну ей врать.
— Лео, что такое человек?
— Что? — от неожиданности она чуть не выронила кружку.
— Что такое человек? — повторил я. — Руки, ноги, шрам над бровью?
Лео молчала.
— Сознание, личность? — продолжил я перечисление. — Что для тебя Алексей? Если руки и ноги — вот они, забирай.
Лео отставила кружку в сторону. Протянув руку, осторожно коснулась моего запястья. Провела пальцами, словно сверяясь с какими-то внутренними ощущениями.
При ее прикосновении меня словно ударило током, но я постарался убрать накатившие эмоции как можно глубже. В желудок, не иначе. Не до них сейчас было.
— Ну? — Лео убрала руку. — Что такое человек?
— Не знаю, — пожал я плечами. — Но думаю, что личность, которая стоит за этими руками и ногами, как игрушка из конструктора, собирается из приобретенного опыта. В распаде мы с Алексеем были единым целым. И это целое ясно понимало, что может выжить, только отправив более слабую часть себя в прошлое. Без полученного там опыта «полный» Алексей не был бы целым.
— Зато был бы моим! И со временем приобрел бы собственный опыт! Свой, а не твой!
Я кивнул. Объяснять, что «полный» Алексей это больше, чем я, не хотелось.
Отрешенно откинувшись на спинку кресла, Лео несколько минут меня разглядывала.
— И что теперь? — спросила она наконец.
— Не знаю. Будущее, которое я помню, закончилось. Совершенно не представляю, как все пойдет дальше.
— Расскажешь остальным?
— Нет. Конечно же, нет.
— Они имеют право знать.
— Нет, Лео, — я потер переносицу. — То есть да, имеют. Но я не думаю, что можно предавать то, что со мной произошло, огласке. А если про это будет знать практически весь институт Эванса, просочится или нет информация во внешний мир, исключительно вопрос времени. И меня либо в сумасшедший дом упекут, либо кинутся изучать все, кому не лень.
— А ты за двадцать лет от такого отвык? — печально усмехнулась Лео. — Подумай, каково сейчас ребятам… Они там… Лёх, — Лео сама вздрогнула от произнесенного вслух имени. Запнувшись, посмотрела мне прямо в глаза. — Артем, все переживают. Очень. Они должны знать!
В помещении вдруг стало невыносимо душно, очень захотелось на воздух. Даже если там дождь.
— Пойдем? — поднеся браслет коммуникатора к терминалу оплаты, я поднялся из-за стола. — Пройдемся.
Лео тоже встала. Кабинет был маленьким, так что сейчас мы почти касалась друг друга. Не удержавшись, я коснулся рукой ее плеча, шепнул, придвигаясь ближе:
— Я так по тебе соскучился…
— Не надо, — резко отстранилась Лео. — Это… это не настоящее. Ты — не он. Ты — другое.
Сердце билось где-то в горле. Разочарование волной прошлось от груди куда-то вниз, к животу, выморозив по пути руки. Стремясь как можно быстрее оказаться снаружи, я сделал шаг к занавеске, закрывавшей кабинет, и тут ощутил легкое прикосновение к предплечью. Замер, боясь спугнуть.
— Ты другое, — прошептала Лео. Ее рука дошла до плеча, скользнула по щеке, прикоснулась к старому шраму.
Я, затаив дыхание, следил за выражением ее лица. Оно медленно менялось. Раздражение, недоверие, сожаление, надежда… Наклонившись, я осторожно коснулся губ Лео, убедился, что она не против, обнял, прижал к себе. Ощутил на лице ее легкое, слегка подрагивающее дыхание. Оно сводило меня с ума.
Не было никаких лишних двадцати лет. Я снова стал Лёхой, безумно влюбленным, безумно счастливым. И абсолютно другим…
* * *
Родители признали меня практически сразу. Им было все равно, как так получилось. Главное, что сын жив, кушает хорошо, выглядит здоровым, а все остальное, сколь бы фантастичным оно ни казалось, их не интересовало. Я пытался рассказать, но быстро понял, что для разговоров есть более важные темы: здоровье отца, новое вязание матери и удалась ли тушеная курица. Курица, кстати, была великолепна.
Уходить от родителей я не спешил, хотелось подольше остаться в почти забытой квартире, где вырос. Здесь было спокойно, уютно. А за порогом притаилась неизвестность, показывая мне свой длинный язык. Лео настаивала, что я должен все рассказать ребятам. У меня на этот счет было вполне твердое противоположное мнение. Но… оказавшись с ней рядом, я потерял всякое желание отстаивать свои позиции. Наша вчерашняя встреча вывернула меня буквально наизнанку. Теперь я хотел только одного — чтобы Лео была рядом. Если для этого надо снова отдать себя в руки ученых, ставить на себе эксперименты, что ж, я готов. Тем более, как вчера заметила Лео, мне к этому не привыкать.
Кажется, я задремал на диване, уронив на себя мамино вязание. Мне снилось, как я выплываю из глубины. Из омута, в котором утонул давным-давно. Как сверху, оттуда, откуда пробиваются солнечные лучи, ко мне тянется множество рук, готовых помочь, выдернуть меня из воды. И я плыву. Гребу руками туда, наверх. К солнцу, небу, этим рукам.
— Лёшенька, — мама потрепала меня по взлохмаченным волосам. — Ты у нас ночевать останешься?
Чуть-чуть не доплыл…
Я улыбнулся, стряхивая сон.
— Нет, к сожалению,
