— А они не… Не того? — не нашел слов, чтоб быстро сформулировать я. Она отрицательно покачала головой.
— Не должны. Сейчас обсуждается вопрос о переводе их в наказующие, там им будет не до тебя. Это карт-бланш, Шимановский. — Она усмехнулась. — Раз они, — палец так же вверх, — тебя взяли, значит докажи, что сделали это не зря. Иначе происходящее не имеет никакого смысла.
Я перевел глаза на Мамочку. Та сидела с показным равнодушием на лице, но я почувствовал ее ОЧЕНЬ большую заинтересованность. Она впитывала происходящее, как губка, делая свои выводы и намереваясь сделать их еще более далекоидущими чуть позже, когда впечатление о встрече уляжется. Что ж, возможно, с нею и ее звеном мне так же придется работать, и обе девочки (как и их звенья) об этом осведомлены. А жизнь не такая скучная штука!
* * *
Гермозатвор был поднят, створки открыты. Я заглянул внутрь, не входя — во избежание. Но нет, эмоции схлынули, в душе ее осталась одна пустота — бросаться на меня не будет.
Катарина бродила по кабинету и складывала вещи в две большие коробки. Неспешно, прощаясь. Не «словно», именно прощаясь, ставя точку в своей многолетней здесь работе. Она не разделяла моего оптимизма по поводу своего возвращения.
— Как ты?
Обернулась. Глянула… Нет, не с ненавистью. И не с презрением. С тоской.
— Уже лучше. — Кивнула. — Заходи. Бить не буду.
Я вошел. Сел на один из стоящих в дальнем углу стульев.
— Как себя чувствуешь?
Покачала головой, словно отгоняя наваждение.
— А как ты думаешь?
— Они тебя вернут. Вот увидишь.
Из ее груди вырвался хриплый смех. Села напротив, рядом со столом, опустила голову.
— Эх, мальчик-мальчк!..
Молчание.
— Я больше не нужна им, зачем меня возвращать? Фигура отыграла, можно убрать ее в коробку.
Я отрицательно покачал головой.
— Не отыграла. Игра продолжается, а я слишком важный, чтобы рисковать в таких мелочах. Я слишком беспокойный и непредсказуемый, мне нужен настоящий полноценный куратор, а не «добрая тетушка». Человек, знающий подопечного как свои пять пальцев и имеющий на него реальное влияние. Кроме тебя некому.
— Да уж, большое я имею на тебя влияние! — Она засмеялась. — Такое, что…
— Вот только не надо себя недооценивать, — хмыкнул я. — Ты добилась многого. Слишком многого, чтобы убирать тебя в коробку.
— Потому ты и «слил» меня, что я многого достигла? — она вновь засмеялась, но больше подошло бы «закаркала». — Избавился от влияния? А заодно отомстил за тюрьму и подвал Кампоса?
В ней говорила злость, я ее понимал. Особенно учитывая, что она женщина, а женщины в таком эмоциональном состоянии редко говорят адекватные вещи.
— Ты же знаешь, что это не так, — попробовал убедить я и обезоруживающе улыбнулся. — Просто мне больше негде было взять оружие, только и всего. Как только всё успокоится, они вернут тебя и всё будет в порядке.
— Значит, эта катавасия только ради оружия? Ради одного единственного игольника? Ты «сливаешь» друзей, хороня устоявшиеся отношения только ради того, чтобы помахать у кого-то перед носом глупой железякой?
— Друзей? — Я нехорошо усмехнулся, начала разбирать злость. Задумался. Затем перешел в наступление, чуть не сорвавшись на крик.
— Вот только не надо этого разводить, пожалуйста! Про «дружбу» и «хорошие отношения»! Это твоя вина, что произошло именно так, что я избрал тебя мишенью!
Ты спишь со мной, да, но я понятия не имел и не имею, кто ты! Друг ты мне или враг? Я понятия не имею, что ты сделаешь, если отвернусь! Понимаешь? С кем ты? Со мной или с ними? Ты отстаиваешь мои интересы, или их, используя постель лишь как средство давления на меня? Как форму контроля?
Я почувствовал, как задрожали кончики пальцев. Давно следовало это сказать, жаль, что довелось при таких обстоятельствах.
— Я ничего о тебе не знаю. Я ничего не могу в тебе прочесть. Ты же дистанцируешься, пытаясь усидеть на двух стульях, и с ними, и со мной. А это опасная игра, Катюша. Я никогда не подставлю своих, да, но вот своя ли ты?..
— Я не могу так, — подвел я итог. — Я сделал это, потому, что своей не считаю. А с ними у меня был и будет разговор короткий, с волками жить — по-волчьи выть. И этот завет, кстати, привила мне именно ты.
— По волчьи выть… — горько потянула она. Задумалась.
Я понял, она уже не раз раскаялась за эти дни в своей, скажем откровенно, высокомерной политике общения со мной. Катарина считала меня маленьким и глупым, а себя — взрослой и всемогущей, и неприятно удивилась, что богиней для меня не является. Что я тоже могу подставить, плевав на заслуги, регалии и достижения, руководствуясь единственным принципом, которого она сама придерживается — целесообразностью. Она ведь пыталась быть для меня другом, я видел те робкие попытки. Но раз за разом сама же строила стену, на которую натыкалась и уходила, считая, что имеющегося уровня отношений достаточно. Что форсировать их — терять авторитет, терять позиции, проявлять слабость. Потому мне ее не жалко. К сожалению, это ее жизнь и ее уроки.
…Но это не оправдывает того, как поступил я, не оправдывает меня. А поступил я плохо.
— Я согласна, виновата, что так и не решилась стать «своей», — продолжила она с желчью в голосе. — Но неужели я тебе враг, Хуан? — Она гордо вскинула подбородок. — Неужели наши отношения опустились до того, что ты увидел врага? Ведь то, что ты сделал… Я врагу не желаю такого! Это жестоко, Хуан, очень жестоко! Лучше бы ты отдал меня на растерзание бандитам Кампоса, как я отдала тебя, лучше бы меня били и унижали, как тебя в тюрьме, но НЕ ТАК, Хуанито!!! — сорвалась она на крик. — Неужели я заслужила такое?
Я молчал. Опустил голову и молчал. А что тут сказать?
— Ты не представляешь себе, что значит… — Голос дрогнул, она отвернула голову, чтоб не показать, как увлажнились глаза. — Ты не представляешь, что значит лишиться всего. Это мой дом, понимаешь? У меня есть шикарная квартира, несколько дорогущих машин, счета в банках, связи, какие-то люди, которых я называю друзьями… Но мой дом — здесь. Здесь моя семья и близкие. ТАМ я никогда не буду чувствовать себя в своей тарелке, никогда не буду дома.
Это конец, Хуан. Конец всему. Конец жизни. Ты не представляешь, что он означает для такой, как я.
Ее голос снова вздрогнул, а по щекам потекли слезы.
«Ну что, Шимановский, довел до слез саму Лока Идальгу. Как ощущения?» — съязвил внутренний голос. Если бы можно было, я бы в него чем-нибудь запустил.
В принципе, я не думал, что ее выгонят. Что отстранят — да, разумеется, предвидел. На время. Совет же рассмотрел ее дело и вынес вердикт: «Злоупотребление полномочиями и пренебрежение обязанностями». И постановил — вышвырнуть Лока Идальгу в народное хозяйство, в ее услугах корпус телохранителей больше не нуждается. Когда я узнал об этом, уже в тюрьме, меня прошиб холодный пот, но сделать что-то было поздно. Да и теперь говорить и оправдываться нет смысла — что свершилось, то свершилось, изменить нам ничего не дано. Мы можем только сражаться за то, что будет. И я попытаюсь, обязательно попытаюсь. Поставлю всех на уши и добьюсь своего. Но это будет потом. Сейчас же мне нужно успокоить ее, хоть как-то обнадежить. Не дать остаткам наших отношений провалиться в тартарары.
