- Но ведь его казнила толпа, а не Храм!
- А ему-то об этом откуда было знать? Он просто обезвредил предполагаемого противника, — брякнула я и поспешно заткнулась.
Не положено грязным (да и отмытым, по совести, тоже) нищенкам знать слова вроде «предполагаемый противник», как, впрочем, и про кражу души. А уж про чтение надписей на бутыли и говорить нечего, что уж теперь…
Но Раинер на мою оплошность не обратил никакого внимания, только беспомощно оглянулся назад, в темноту коридора, откуда еле слышно доносился ритуальный плач по покойному. А потом собрался с духом и спросил:
- Еще можно что-нибудь сделать?
Со мной давно не говорили в таком тоне — словно я разбиралась в чем-то если не лучше, чем собеседник, то хотя бы на том же уровне или, по крайней мере, вообще имела мозги. Это вызывало на откровенность куда эффективнее любых храмовых пыток — и, кажется, благополучно опровергало последнее.
- Максимум — зомби, но я не умею. То есть, я могу его поднять, но не знаю, что делать дальше, — растерянно созналась я — и поняла, что вот теперь точно ляпнула лишнего. Что-то в позе Раинера резко изменилось, хотя он так и не сдвинулся с места, но теперь все в нем просто кричало о том, что в десятники храмовых отрядов производят отнюдь не за красивые глаза.
- Ты училась у колдуна? — вкрадчиво поинтересовался храмовник.
Я отступила назад, беспокойно мотая головой и судорожно прижимая к груди бесполезную уже бутыль.
- Я… да я… — я спохватилась, пытаясь заглушить подступающие к горлу рыдания, но таившуюся последние дни тихую истерику было не остановить. — Да что ты вообще понимаешь?! — неожиданно даже для себя взвыла я сквозь хлынувшие слезы, но, когда удивленный напором десятник шарахнулся от вопля, сама кинулась к нему. Просто потому, что он был теплый и восхитительно живой. — У него там мертвееец быыыл!..
Связи с женщинами в Ордене не запрещались — очень сложно запретить что-то подобное толпе пышущих тестостероном и адреналином мужиков, регулярно сталкивающихся с ордами неупокойников и прочей нежити, — но резко осуждались. Те, кто изъявлял желание хоть немного продвинуться вверх по сложной лестнице храмовой иерархии, в обязательном порядке приносили обет безбрачия.
Раинер, похоже, тоже произнес клятву, чтобы получить звание десятника, — и оттого изрядно растерялся, застыв столбом. Утешать истерящих женщин его определенно не учили, но от острого чувства нарастающей неловкости я угомонилась сама и поспешно отстранилась, пока нас никто не увидел.
- К артефакту никаких инструкций не было, — пробормотала я, потупившись. — Только записка. Вот.
Брат Раинер благодарно ухватился за повод сменить тему, но содержимое записки его изрядно озадачило.
- «Вы похоронили его без савана», — без выражения прочитал десятник и недоуменно нахмурился. — Ну и что?
Уже потускневшая картина светлого будущего расцвела новыми красками, и я заинтересованно заломила бровь.
- Понимаешь, что это значит? — вкрадчиво спросила я.
Раинер глянул куда-то поверх моей макушки и обреченно вздохнул.
- Что сейчас ты будешь торговаться, как базарная баба, безо всякого уважения к покойному, — уверенно предположил он.
Но до моей совести предсказуемо не достучался.
- Я пролезла за этой запиской через все болото в дом колдуна, — хмуро напомнила я. — И стащила ее вместе с душой твоего наставника прямо из-под носа у зомби. И артефакт вам тоже принесла я. И реагирует он опять-таки только на меня. Однако все, что я до сих пор получила, — это потеря собственного статуса среди нищих. Скорее всего, мне придется снова начинать с обыска трупов под городской стеной, — мрачно просветила я десятника. — А мне ведь уже почти позволили попрошайничать на второй улице от центра. Так напомни мне — о каком уважении я сейчас должна думать?
- Попрошайничать, говоришь? — насмешливо приподнял брови Раинер. — Знаешь, я ведь видел, что было у тебя в рукавах.
Я раздраженно отмахнулась. Объяснять ему, всю жизнь прожившему в тепле и свете, разницу между дневными и ночными попрошайками? Пытаться донести мысль, что отнюдь не всем позволено греться на солнышке на ступенях храма, где так много жалостливых прихожан? Что чужаков не любят нигде, и Нищий квартал — не исключение? Для него ведь все мы на одно лицо…
- Храм выплачивает мне десять дием, — безапелляционно заявила я, — и я объясняю, что имел в виду бокор.
- Десять? — нахмурился брат Раинер. — С наставником ты договаривалась о восьми!
- Тогда у меня еще не было его души, — мрачно напомнила я. — И я не знала, с чем придется столкнуться.
- А что нам дадут твои объяснения? — предусмотрительно поинтересовался Раинер. — И откуда тебе вообще знать… — начал было он и запнулся, уставившись на зеленую расписную бутыль. — Погоди-ка. Где тебя учили читать?
Я упрямо скрестила руки на груди. Страшно уже не было, словно внутри расплавился какой-то предохранитель.
- Храм платит — я говорю, — отчеканила я. — Одиннадцать дием. И мне позволяют беспрепятственно покинуть город.
- А лошадь тебе не подогнать?! — возмутился Раинер.
- Я не умею ездить верхом, — неприязненно ответила я, сделав вид, что не распознала сарказм. — И еще мне нужна бумага, подтверждающая ваши обязательства, прежде чем я все объясню.
- Город заражен чумой, — попытался достучаться до здравого смысла храмовник. — Его никто не может покидать до окончания эпидемии. Приказ короля. Храм не может взять на себя обязательства, противоречащие ему.
Здравый смысл на стук не отозвался.
- Я не заражена.
- Я тоже, — развел руками Раинер. — Пока что. Но никто не может быть уверен, что все обойдется.
- Я в принципе не могу заразиться, — хмыкнула я. — Прививка.
- При… что? — удивился десятник. — Да кто ты такая? Какие силы могут…
Это, наконец, заставило меня опомниться.
- Забудь, — со вздохом перебила я его. — Какие бы это ни были силы, больше они никому не помогут. Ладно, раз вы не можете позволить мне уехать, то обеспечьте мне неприкосновенность, что бы я вам ни сообщила. И чтобы никаких воплей в духе: «Ведьма!» — или: «Да откуда этой грязной бабе знать?!».
По лицу брата Раинера можно было сказать, что он как раз разрывается между двумя вариантами воплей и необходимостью срочно сложить костер, но героически сдерживается во имя памяти о почившем наставнике, который уже выдал мне огромный кредит доверия.
- Надо полагать, ты скажешь что-то крайне неблагопристойное, — хмыкнул он, наконец. — А подтверждение твоей правоты мы получим?
- Я останусь в городе, — сказала я. — Могу даже дать расписку, что не улизну через пробоину в стене. Права я или нет, видно будет по числу вновь заболевших после того, как вы выполните… э-э… нужный ритуал. Но он вам чертовски не понравится, — честно предупредила я.
Десятнику уже не нравилось.
Но в городе бушевала болезнь, люди лишались веры — и умерший настоятель не добавлял храму авторитета.
- Нужно созвать синод. Я еще могу заплатить тебе, но обещать неприкосновенность или нет — решать высшим чинам, — сказал Раинер и уставился на меня так, будто я была в этом виновата.
Синод проводился в огромном помещении, по виду больше всего напоминавшем бывший конференц-зал. Обилие витражей должно было создавать таинственную атмосферу размытого многоцветия и легких отсветов на лакированном дереве церковных скамей и рельефных узорах на стенах; но зарядивший не на шутку дождь накрыл город серыми сумерками, и в зале царил унылый полумрак. Тусклый свет тонких храмовых свечек превращал морщинистые лица епископов и сотников в жуткие маски, расчерченные черными полосами теней.
Я подозревала, что и сама выгляжу не лучше. Тут, понятное дело, новым кафтанчиком положение не исправишь.
- Итак, — нарушил тишину один из младших епископов, — ты утверждаешь, будто тебе известно, что делать с чумой, — сказал он и скривился. За его фразой последовала пауза, в которой так и не прозвучало: «Светлейшие умы Ордена и всех храмов страны трудились над лекарством долгие месяцы, но могут лишь виновато развести руками над новыми и новыми могилами. А теперь являешься ты, девка, в одежке с чужого плеча и туповатой растерянностью на физиономии, и утверждаешь, что знаешь, как излечить чуму, унесшую столько жизней?!»
