Ознакомительная версия.
— По Зимину без изменений?
— Пока да. Сканируют.
— Гридин все еще в поле… — помрачнев, пробормотал Второй и вздохнул.
Первый промолчал.
Дверь сразу же, совершенно беззвучно, подалась назад, словно только и ждала легкого нажима его пальцев. Гридин подтолкнул ее, и когда она открылась до конца, сделал осторожный шаг в прихожую, держа пистолет у бедра. Об оставшейся на лестничной площадке девушке он уже не думал.
Прихожая была узкой, в ней едва хватало места для вешалки на стене — на вешалке ничего не висело, — и трехногой карликовой табуретки в углу, у стенного шкафа. Прямо перед Гридиным был короткий коридор, ведущий мимо туалета и ванной на кухню. Дверь кухни была открыта, и Герман видел пустой стол и белый бок холодильника.
А вот две другие двери, справа и слева, за которыми располагались комнаты, были закрыты. Левая — плотно, а правая не до конца, так что можно было разглядеть фрагмент полированной, со стеклами, темно-коричневой мебельной стенки с чайным сервизом.
Гридин, не забывая о пистолете, тихо направился туда. Несильно ткнул носком ботинка в низ двери, заставляя ее открыться, — и застыл в дверном проеме, подавляя желание немедленно дать задний ход.
Посредине комнаты, под люстрой, похожей на три перевернутые белые лилии, стоял стол, покрытый полупрозрачной клеенкой. А на нем — красный гроб без крышки. Лежащий в гробу был до самого подбородка закрыт белым покрывалом.
«Значит, живой, говоришь?» — подумал Гридин, вспомнив слова девчонки.
Химеры воображения…
Если это и были химеры, то их создавал явно не он.
Идти в комнату ему не хотелось, но идти было нужно. Для того, чтобы удостовериться, тот ли там лежит человек, фотографию которого демонстрировал Скорпион. И если это окажется именно тот человек… точнее, уже не человек, а оболочка… то следовало подумать, что же делать дальше. Тащить на улицу труп? А нужен ли Скорпиону труп? И кому вообще нужен труп?… Мертвый труп.
Можно было вернуться за девушкой, но Гридин не стал возвращаться. У него вдруг закралась мысль о том, что все ее странности связаны со смертью отца. Что-то там, у нее в голове, пошло наперекосяк после смерти отца…
Он шагнул в комнату. У противоположной от окна стены стоял накрытый сине-красным пледом диван. От него до окна протянулась мебельная стенка, а напротив нее, по другую сторону стола, располагались два кресла, разделенные низким журнальным столиком.
Гридин приблизился к гробу именно с этой стороны и, непроизвольно сжав рукоять пистолета, взглянул на лицо покойника.
Да, это был тот самый человек с фотографии. Во всяком случае, вполне похожий. Темноволосый, со сжатыми аккуратными губами, слегка вздернутым, как и у его дочери, носом и тонкими дугами бровей. Он не производил впечатление мертвеца — ни щетины, ни провалов щек и запавших глаз, ни заострившегося носа и восковой желтизны. Обычный человек лет под сорок, только прилег почему-то не на диван, а в гроб…
А зачем он забрался в гроб — дабы попугать его, Германа Гридина?
«Кукла», которую мошенники подсовывают растяпам вместо денег? Очередное местное завихрение?
А местные завихрения почему-то не переносят стрельбы из пистолета.
Гридин медленно поднял руку и прицелился. Прямо во вздернутый нос. Ни мыслям, ни чувствам он старался воли не давать.
Палец его напрягся — и в этот момент мертвец открыл глаза.
Гридин не шелохнулся и пистолет не опустил. В голове у него была каша не каша, но что-то такое, клокочущее и расползающееся. Но сирена его родненькая молчала, как будто язык проглотила.
Дальше все произошло почти так, как во все том же старом фильме по гоголевскому «Вию». Мертвец (то есть, оказывается, вовсе не мертвец) сел, правой рукой откинув покрывало, — оно порхнуло к ногам оцепеневшего Германа, — выбрался из гроба и слез на коричневый линолеум пола по другую сторону стола. И тут же повернулся к Гридину, глядя на него вполне живыми глазами. Живыми, — но какими-то тусклыми, словно там выключили свет. Такие глаза бывают у тех, кто стоит у гроба близкого человека, кого оглушила утрата…
У гроба… Гроб…
А гроб исчез — словно опять из пленки вырезали несколько кадров. Поверхность стола была пустой. Пленка тоже исчезла, и на ближнем к Гридину углу мутно белело пятно, какое получается, если пролить на полировку что-то горячее.
И тут Гридин окончательно успокоился. Гроб исчез не потому, что ловко вырезали кадры, а потому, что был иллюзией. Тем, чего на самом деле нет.
А вот этот человек в клетчатой сине-желтой джинсовой рубашке и темно-синих джинсах… Кем был этот человек?
— Ладно, — сказал тот, кто несколько мгновений назад притворялся мертвецом. — Пистолет можешь убрать, он тут ни к чему.
Голос его звучал глуховато, но отнюдь не загробно. Впрочем, Гридин не знал, как звучат загробные голоса.
— А зачем этот цирк? — спросил он, опуская оружие. — По нервам, конечно, бьет, не спорю, но…
— Давай об этом не будем, — перебил его собеседник. Он был на полголовы ниже Германа и смотрел чуть исподлобья. — Я здесь уже многое понял, а ты, вероятно, еще нет.
Его «ты» Гридина почему-то вовсе не коробило. Словно такое обращение к нему, в данном случае, было совершенно уместным.
— Да, понять тут трудно…
Клетчатый отрицательно покачал головой:
— Я не о том. Не о том я понял, что вокруг, а о себе понял.
Он обогнул стол, шагнул к Герману и протянул руку:
— Зимин, Дмитрий.
Гридин колебался целую вечность: три, а то и все четыре секунды. Потом переложил «глок» в левую руку, а правой повторил жест своего визави.
— Ну вот, — сказал Зимин, когда их кисти соприкоснулись. — Надеюсь, теперь ты тоже поймешь.
Рукопожатие получилось коротким. Цепь замкнулась, проскочил разряд — и Герман, словно ошпарившись, отдернул руку. Теперь у него в голове была даже не каша, а нечто такое, чему еще не придумали названия.
— Вижу, проняло, — грустно улыбнувшись, сказал Зимин и кивнул на кресла. — Давай сядем. Придешь в себя — поговорим. Я тоже попробую тебя усвоить. Герман Георгиевич Гридин… Да, точно, это гранитно и железобетонно…
Герман деревянно повернулся, сделал два шага и с разворота плюхнулся в кресло, уже не удивившись, откуда Зимин узнал его имя. Дмитрий устроился в соседнем.
Говорить Гридин не мог. Положив пистолет на журнальный столик, он начал усиленно тереть лицо ладонями, словно это могло помочь разобраться в лавине новых знаний, воспоминаний и впечатлений.
Охватить все сразу просто не получалось, и из общего хаоса выскакивали только фрагменты. Выскакивали и погружались назад, словно резвящиеся дельфины. Впрочем, это сравнение было неточным, потому что зрительные образы переплетались с безликим пониманием, а фоном служило осознание всей его жизни… вернее, совсем не его жизни!
Ознакомительная версия.
