вынужденно признала мама — А врачи что говорят?
— Ничего не говорят. Сами понятия не имеют. — ответил я, довольно щурясь.
— Надо с доктором поговорить…
— Надо. — согласился, улыбаясь.
— Чего это ты лыбишься, как майская роза? — подозрительно спросила мама.
— Просто рад, что ты есть.
— Здесь? — переспросила мама.
— Есть. Есть на этом свете.
Еще раз окинув меня подозрительным взглядом, мама бросила: «Жди здесь» и направилась к кабинету зав. отделением. А я стоял, опершись спиной о стену и не мог унять это чувство эйфории. Ты не умрешь мама. Не в этой вселенной. Жить будешь долго. Насчет счастливо — это уже от тебя зависит, но долголетие и обеспеченность я тебе гарантирую!
В кабинете она пробыла довольно долго и вышла с тем доком, с которым я собачился насчет пропавших вещей. О! Так я с заведующим отделением ругался, оказывается! Зато результат есть.
— Вот! Полюбуйтесь! — зав обвинительно указал на меня рукой, явно продолжая ябедничать — Надеюсь, вы с ним поговорите?
— Конечно доктор, обязательно! — заверила мама и, развернувшись направилась ко мне, грозно хмуря брови.
Доктор секунду смотрел ей вслед, затем скрылся за дверью своего кабинета. Весь воспитательный эффект приближения грозной мамы делила на ноль улыбка, то и дело возникающая на ее лице. Подойдя вплотную и воровато оглянувшись, дабы убедится, что дока нет, она не выдержала и расхохоталась:
— Ну ты даешь! Нет одежды — нет анализов? — и снова залилась смехом.
— Не, ну а чо они? — поддержал я хохот — Нашли клоуна, в одеяле на голое тело по всей больнице бегать.
— Откуда ты адрес прокуратуры знаешь? — продолжала веселится мама.
В ответ я лишь пожал плечами.
— Ладно… — сказал она, успокаиваясь — Но так делать все равно нехорошо.
— Почему? — спросил я.
— Надо было его послушаться.
— Почему? — начал я напрягаться. Начался этап воспитания. Это дело надо пресекать.
— Мало того, что он врач, он тебя старше. — ответила мама.
— Насчет старшинства, я бы поспорил. Но сейчас речь о другом. Старших надо слушать? — дождавшись подтверждающего кивка, продолжил: — То есть, если в темном парке, дяденька, одетый в длинный плащ и шляпу, скрывающую лицо, скажет мне: «Мальчик, пойдем в те кустики, а я тебе конфетку дам» — я должен его послушать? Ведь он же старше. Вообще не понимаю, как я до таких лет дожил.
Вздрогнув, мама забегала по моему лицу взглядом. Веселье как рукой сняло.
— Нет, но… — не найдя сходу аргументов, закончила как истинная женщина: — Нечего ночами по паркам шляться! — после чего зловеще добавила: — И вообще, мы с тобой об этом дома поговорим…
— Поговорим. — согласился я — Только очень сомневаюсь, что тебе этот разговор понравится. Что последователь Авиценны сказал?
Опять долгое и пытливое вглядывание в лицо. Затем, немного заторможено:
— Сказал, что оставят на пару дней, понаблюдают и анализы, все-таки, надо сдать. Ты, как-никак, был в коме. — после недолгого молчания добавила: — И очень сильно изменился.
— Последнее врачам не говори, а то вообще не выпустят. Насчет комы — тоже спорно. Если эти ветеринары умудрились диагностировать у меня геморрагический инсульт… — увидев поднимающиеся брови, поспешно добавил: — Это мне во взрослой терапии сказали, где я проснулся. Так вот, если умудрились поставить такой диагноз — то и с комой могли ошибиться.
— Ты очень сильно изменился, Стас. — мама выделила интонацией «очень».
— Давай об этом дома поговорим? — предложил я и переключил ее внимание — А в сумке что?
— В сумке? — переспросила мама и посмотрела на холщовую сумку в руках — А! Одежда. Домашняя. Спортивная. И обувь. Да, кстати, с Днем Рождения! — с этими словами показала бумажный пакет, в котором лежали десяток эклеров, знает, какие мои любимые — Торт дома стоит.
— Спасибо! И правильно. — одобрил я ее выбор — Эклеры мы с пацанами в палате сожрем, а тортом придется со всем персоналом делится. В итоге каждому достанется только «на понюхать».
— Я тоже так подумала. — призналась мама.
Проболтав с ней еще около часа, провел к выходу, договорившись, что приедет послезавтра, завтра меня будут исследовать, и выклянчив томик Чейза для Светы. Обещала что-то подобрать для сестрички, которая, с моих слов, чуть ли не жизнь ее сыну спасла. Помахав на прощанье рукой, отправился в отделение. Проходя мимо кабинета заведующего на секунду притормозил и, решительно постучавшись, вошел, не дожидаясь приглашения. Доктор был один. Сообщил, что вчера у меня была днюха, одарил парой пирожных, предложил жить дружно и поинтересовался, можно ли подобное лакомство моим сокаме…эээ сопалатникам. А то так и не поинтересовался, с чем они сюда попали. Доктор поломался, для вида, но угощение принял и сообщил, что ежели не злоупотреблять — то можно. Зайдя в палату, выудил пару эклеров себе, остальные отдал пацанам — по три на брата. Предложил хотя бы по одному оставить на ужин. Куда там! Умяли еще до того, как я закончил озвучивать предложение. В таком случае и я не стал затягивать. А то потом начнется: «Дай куснуть». О! Этот божественный вкус советских эклеров! Этот крем из натурального масла! Никакой новодел, со взбитыми сливками из баллончика внутри, ни в силах его заменить! После чего переоделся, синие брюки-трико, майка, что-то типа олимпийки, свежие трусы оставил на завтра, вернул одеяло с тапками взрослым терапевтам и завалился вздремнуть до ужина.
На следующий день у меня взяли все анализы, прогнали по кабинетам невролога, окулиста, и остальных ухо-горло-носов, нацепили на голову сеточку и сняли энцефалограмму и что-то еще, так как долго из вотчины препараторов мозга не отпускали. Я всерьез опасался встречи с психиатром, мог и не пройти собеседование. Все-таки реакции на вопросы будут взрослого человека. Но обошлось.
А еще через день, все-таки выпустили на амбулаторное лечение. И то, не без препирательств. Уж очень им хотелось понять, что со мной было. Снабдили выпиской, в графе «диагноз» которой, по обыкновению врачей, была написана шифровка Юстаса Алексу. Только отдел шифрования КГБ сможет прочесть. Или другой врач. Как обычно, навешали кучу ограничений, дали кучу труднореализуемых рекомендаций, на семь дней освобождение от школы и
