— Боюсь, вы правы, — последовал угрюмый ответ. — Мы вступили в полосу кризиса, и Олвин знал, что говорит, когда настаивал, чтобы мы отправились в Диаспар. Они теперь знают о нашем существовании, так что таиться больше нет никакого смысла. Мне представляется, что нам лучше все-таки войти в контакт с нашими двоюродными братьями. Весьма возможно, что мы найдем их стремящимися к сотрудничеству в куда большей степени, чем прежде…
— Но ведь подземка закрыта с обоих концов…
— Мы можем распечатать наш. И пройдет не так уж много времени, прежде чем Диаспар сделает то же самое…
Сенаторы — и те, что находились в Эрли, и остальные, рассеянные по всей территории Лиза — взвесили это предложение и всей душой невзлюбили его. Но иного выхода, похоже, просто не было.
Росток, высаженный Олвином, начал расцветать быстрее, чем можно было надеяться.
Горы еще зябли в тени, когда корабль достиг Шалмирейна. С высоты, на которой они находились, огромная чаша крепости выглядела совсем крохотной. Казалось просто невероятным, что когда-то от этого вот черного как ночь кружка зависели судьбы Земли.
Как только Олвин приземлил корабль среди развалин на берегу озера, леденящая душу атмосфера одиночества и заброшенности охватила его. Он открыл шлюз, и тотчас же мертвая тишина этого странного места просочилась внутрь корабля. Хилвар, который за все время этого короткого путешествия едва ли вымолвил больше дюжины слов, негромко обратился к Олвину: «Почему ты снова пришел сюда?»
Олвин молчал, пока они не добрались до кромки воды. И только тут он отозвался:
— Мне хотелось показать тебе, что это за корабль… И еще я надеялся, что полип, возможно, снова существует… У меня такое ощущение, что я перед ним в долгу, и мне очень хочется рассказать ему о том, что я открыл.
— В таком случае тебе придется подождать, — сказал Хилвар — Ты возвратился слишком рано.
Олвин был готов к такому повороту дела. Возможность того, что полип жив, была слишком уж слаба, и Олвин не особенно огорчился тем, что его ожидания обмануты. Воды озера лежали совершенно спокойно, в них больше уже не бился тот напряженный пульс, что так поразил их в первое посещение. Олвин опустился на колени возле воды и стал вглядываться в холодную, темную глубину.
Крохотные полупрозрачные колокольчики, за которыми тянулись почти невидимые хвостики, медленно перемещались в разных направлениях под самой поверхностью. Он опустил ладонь в воду и зачерпнул один такой колокольчик, И тотчас же выплеснул его обратно, ойкнув: колокольчик его стрекнул.
Придет день — возможно, через несколько лет, а то и столетий, — и эти вот безмозглые кусочки протоплазмы снова соберутся вместе, я снова народится огромный полип, его сознание пробудится к существованию, и память возвратится к нему. Было бы интересно узнать, как примет это существо все, что ему, Олвину, удалось узнать… Быть может, ему будет не слишком приятно услышать правду о Мастере… В сущности, оно, возможно, даже не захочет признаться самому себе в том, что все эти столетия и столетия терпеливого ожидания прошли совершенно бесцельно…
Но — бесцельно ли? Хотя полип и был обманут, но ведь его столь долгое бдительное терпение оказалось теперь вознаграждено. Чуть ли не чудом он спас из забвения прошлого знание, которое иначе было бы безвозвратно утрачено… Теперь это существо, распавшееся на клетки, сможет, наконец, отдохнуть, а его символ веры отправится туда, где почили миллионы других верований, полагавших себя вечными…
В задумчивом молчании шли Хилвар с Олвином обратно, к ожидавшему их кораблю. Как только они взлетели, крепость стала темной тенью среди холмов, она быстро сокращалась в размерах, пока не превратилась в странный черный глаз без век, обреченный на пристальный, вечный взгляд вверх, в пространство, — и вскоре они потеряли его в огромной панораме Лиза.
Олвин ровным счетом ничего не делал для управления кораблем. И все же они поднимались и поднимались, пока весь Лиз не распростерся под ними — зеленым островом в охряном море. Никогда прежде Олвин не забирался так высоко. Когда наконец корабль замер, внизу под ними полумесяцем лежала теперь вся Земля, Лиз отсюда выглядел совсем крошечным — изумрудное пятнышко на ржавом лине пустыни. А далеко, у самого закругления этого полуосвещенного шара, что-то сверкало, будто рукотворный драгоценный камень. Таким Хилвар впервые увидел Диаспар.
Они долго сидели, наблюдая, как Земля проворачивается под ними. Из всех древних способностей человека любопытство, без сомнения, было тем, что он меньше всего мог позволить себе утратить. Олвину хотелось бы показать властителям в Лизе и Диаспаре весь этот мир — таким, каким он видел его сейчас.
— Хилвар, — наконец проговорил он, — а ты уверен, что то, что я делаю, — правильно?
Вопрос этот удивил Хилвара, который и понятия не имел о тех внезапных сомнениях, что временами накатывали на его друга, да и, кроме того, он еще не знал о встрече Олвина с Центральным Компьютером и о том отпечатке, который эта встреча наложила на его сознание. Не такой это был легкий вопрос, чтобы ответить на него бесстрастно. Как и Хедрон, хотя и с меньшим основанием, Хилвар чувствовал, что его собственное «я» тонет в личности Олвина. Его безнадежно засасывало в водоворот, который Олвин оставлял за собой на своем пути по пространству и времени.
— На мой взгляд, ты прав, — медленно проговорил Хилвар. — Наши два народа были разделены слишком долгое время… — Это ведь правда, подумалось ему, хотя он и понимал, что личные его ощущения все еще противоречат такому ответу. Но Олвин не успокоился.
— Есть еще одна проблема, которая меня волнует, — обеспокоенно сказал он. — Различие в длительности наших жизней. — Он не добавил больше ни слова, но оба они в этот момент знали, о чем именно думает сейчас друг.
— Меня это тоже тревожит, — признался Хилвар. — Но мне кажется, что к тому времени, как наши народы смогут снова хорошо узнать друг друга, проблема эта разрешится сама собой. Мы оба можем оказаться правы: пусть наши жизненные циклы слишком коротки, но зато ваши, без сомнения, чересчур уж длинны. В конце концов будет найден какой-то компромисс…
Олвин задумался над этим В самом деле, единственную надежду следовало искать только в этом направлении, однако столетия переходного периода конечно же будут очень сложными. Он снова припомнил горькие слова Сирэйнис: «И он и я будем мертвы уже целые столетия, в то время как вы будете еще молодым человеком…» Что ж, хорошо: он примет эти условия. Даже в Диаспаре все дружеские связи развивались в тени того же самого — сотня ли лет, миллион ли, в конце концов это не имело значения.
