В этом не было ничего особенного. Не было красоты. Несколько из многих квадриллионов голосов замолкли, но он не уловил перемены в звучании уменьшившегося хора. И все же по нему прошла рябь. Цвета его сознания смешались и потемнели. Тревога, любопытство, забота. И даже восторг. Впервые за тысячелетие случилось что-то новое.
Мигнула и погасла еще одна звезда. Смолкло еще несколько голосов хора. На этот раз что-то изменилось — медленно и в то же время мгновенно. Он ощутил в себе великий спор. Ощутил как болезнь, как лихорадку. Так долго он был неподвластен никакой угрозе, что рефлексы самосохранения ослабли, атрофировались. Холден ощутил страх и понял, что это его страх — страх человека, запертого в машине, — потому что его громадное «я», как было видно, не помнило страха. Безмерный парламент бушевал, сливая и развивая мысли и мнения, аналитику и поэзию. Это казалось прекрасным, как радуга на нефтяной пленке, — и одновременно ужасало.
Погасли три солнца, и Холден наконец ощутил, что уменьшается в размерах. Ущерб был крошечным, почти незаметным. Белая точка на ладони — незаживающий ожог. Первый симптом чумы, которую его огромное «я» уже не могло не замечать.
От своей сердцевины, от Станции, он потянулся вовне, к потерянным для него солнцам, проник к ним сквозь огненные порталы. Павшие звезды стали теперь простой материей, пустой и мертвой, бессмысленной. Он наполнил их системы яростью жара и излучения, сдернул электроны с каждого атома. Взрыв. Их окончательная гибель отозвалась эхом, и Холден ощутил горестный покой. Раковая опухоль нанесла удар и выгорела. Пропали разумы, их уже не воскресишь. Изгнанная смертность вернулась, но ее выжгли огнем.
Погасла сотня звезд.
Песня перешла в вопль. Холден ощутил корчи своего тела, словно в нем бился и погибал запертый в ловушку пчелиный рой. Ошеломленная выгоранием сотен солнц Станция бросала сквозь порталы огненные удары по наступающей тьме, но тень все росла, и в ней гасли звезды, смолкали голоса. Смерть неслась в пустоте быстрее света, и ее было не остановить.
Решение, словно зародыш кристалла, придавало форму окружавшему его хаосу, становилось плотным, жестким, окончательным. Отчаяние, горе, миллионы прощаний, одно за другим. Ему явилось слово — «карантин» — и принесло с собой, согласно странной логике сновидения, груз нестерпимого ужаса. И как последний голос из шкатулки Пандоры — надежду на воссоединение. Рано или поздно найдется решение, и все потерянное будет обретено вновь. Врата опять откроются. Великий разум восстановится.
Миг разрыва, предрешенный и внезапный. Холдена разорвало на части.
Вокруг было темно. Он — опустошенный, крошечный, потерянный — ждал исполнения обещанной надежды, ждал безмолвного хора, шепчущего, что Армагеддон остановлен, что не все пропало. И молчание было нарушено.
«Ого, — подумал ему Миллер, — ну и дела!»
Холден, словно проскользив по бесконечному тоннелю света, вернулся в свое тело и целое мгновенье ожидал, что эта крошечная скорлупка из мяса и кожи взорвется, не в силах вместить его.
А потом в нем осталась одна только слабость, и Холден тяжело опустился на пол.
— Так, — заговорил Миллер, растирая себе ладонями щеки. — Ну, для начала кое-что. Вроде как все объяснилось, а вроде как и нет. Заноза в заднице.
Холден перекатился на спину. Он чувствовал себя так, словно его пропустили через мясорубку, а потом кое-как слепили заново. От попытки вспомнить, каково быть размером с галактику, начиналась головная боль, так что он оставил это.
— Расскажи мне, что же это за «все», которое объяснилось, — сказал он, как только вспомнил, что такое «говорить». Двигать влажными мясистыми валиками для образования слов представлялось интимным и неприличным.
— Они засадили нашу систему в карантин. Отрезали от сети, чтобы заблокировать поражавший локации вирус, или что он там такое.
— Значит, за каждым из этих порталов — солнечная система, набитая теми, кто создал протомолекулу?
Миллер рассмеялся, и от его смешка по спине у Холдена почему-то пробежали мурашки.
— До черта маловероятно.
— Почему?
— Станция пару миллиардов лет дожидалась сигнала «все спокойно», чтобы снять блокировку. Если бы они там нашли решение, не стали бы столько ждать. Не знаю, что это было, но, по-моему, оно добралось до всех.
— До всех, кроме тебя, — поправил Холден.
— Нет, малыш. Я такой же «один из них», как «Росинант» — один из вас. «Роси» — толковая машинка, ему о вас многое известно. Вероятно, он мог бы смастерить грубое подобие своей команды. Вот эти, которых ты ощущал, — я в сравнении с ними чувствую себя ручным терминалом.
— И «ничего не объяснилось», — припомнил Холден. — Это ты про то, что их убило?
— Ну, честно говоря, не совсем чтобы ничего. — Миллер скрестил руки на груди. — Мы знаем, что оно щелкало как семечки галактические разумы, — а это уже кое-что. И мы знаем, что оно пережило дезинфекцию, захватившую пару сотен солнечных систем.
Холдену ярко представилось воспоминание: Станция швыряет пламя сквозь кольца врат, звезды по ту сторону лопаются воздушными шариками. Сами порталы, охваченные огнем, гибнут. Даже эхо воспоминания было болезненным до темноты в глазах.
— Они что, всерьез взорвали столько звезд, чтобы его остановить?
В представлении Холдена Миллер похлопал по сооружению в центре зала — хотя теперь он знал, что никакой Миллер ничего не трогает. Нечто нажало нужные кнопки на клавиатуре синапсов, вызвав соответствующий образ.
— Ага. Посовали в автоклав целыми системами. Подкинули в котлы побольше энергии, они и рванули.
— Но ведь они не могут продолжать в том же духе, верно? То есть, если все, кто этим занимался, погибли, некому больше спустить курок. С нами такого не будет?
От ухмылки Миллера у Холдена застыла кровь.
— Сколько можно твердить? Станция перешла на боевой режим, малыш. Она защищает себя.
— А нельзя ее как-нибудь успокоить?
— Конечно, я ведь здесь, я могу снять блокировку, — сказал Миллер, — но для этого вам придется…
Миллер пропал.
— Что? — выкрикнул Холден. — Что мне делать?
Сзади прогремел усиленный динамиком голос:
— Джеймс Холден, именем Марсианской Республики Конгресса объявляю вас арестованным. Опуститесь на колени, руки за голову. Попытка сопротивления приведет к вашей смерти.
Холден подчинился, но голову все-таки повернул. В зале стояли семеро десантников в боевых скафандрах. Они не потрудились навести на него оружие, но Холден знал: в этих скафандрах им по силам порвать его на куски и без выстрелов.
