Вроде бы девушки всегда должны опаздывать, но Яна пришла без пяти девять. На ней было длинное, до пят, сиреневое платье, с вырезом на груди и почти открытой спиной, и она была в нем такая… такая… такая… Красавица она была, если это слово может выразить хоть десятую часть того, что чувствовал сейчас Осетр.
– Привет, – сказала она полушепотом, за которым не могла скрыться дрожь в голосе. – Ты давно меня ждешь?
«Да! – прогремело в душе Осетра. – Очень давно. Очень, очень, очень давно! Всю жизнь!»
– Нет, – соврал он. – Я пришел за минуту до ва… до тебя…
Он стоял и смотрел на нее, и не было больше чувства времени в росомашьей душе, и он бы простоял здесь всю ночь, не спуская с нее глаз, если бы она не взяла его под руку и не сказала:
– Пойдем же! У нас не так много времени!
Ему показалось, что ее последние слова полны сожаления, и он был благодарен ей за это сожаление, потому что для него рядом с нею много времени быть и не могло. Не стыковались по смыслу эти выражения – «рядом с ней» и «много времени»…
Они шли по заделанной в пляжный песок каменной дорожке. Цокали каблучки Яниных туфель, и Осетр слушал этот звук с замиранием в душе. Казалось, это сердце стучало, а не каблучки, и он даже не совсем понимал, чье именно сердце – то ли его, то ли ее, то ли вообще всех влюбленных на Дивноморье, а может, и во всей Галактике.
Она рассказывала о своей жизни, а он слушал. Ему было совсем не важно, что именно она говорила, он просто наслаждался звуком ее голоса, и у него не находилось сравнений. Журчащий ручеек, звенящий серебряный колокольчик, хрустальный бокал – все это было мелко и неправда, ее голос был нежнее и бокала, и колокольчика, и ручейка, и Осетр бы очень удивился, когда бы ему сказали, что в журчании этом довольно много хрипотцы. Впрочем, эти слова просто прошли бы мимо его ушей, ибо мы слышим только то, что хотим слышать. Слышим, что хотим, и видим, что хотим, и чувствуем, что хотим, и именно в этом заключается великая тайна любви…
– Ты мне сразу понравился, – говорила она. – Еще в кают-компании «Дорадо». Ты такой сильный, такой основательный. Рядом с тобой так спокойно.
А он просто млел…
Они прошли по всей дорожке, до самого конца, где кончался пляж санатория, и начинался дикий, с которого доносились смешки и вздохи и на котором им сейчас не было места, вернулись назад и отправились по второму кругу…
– Не молчи, пожалуйста, – сказала она. – А то я забуду, какой у тебя голос. У тебя такой прекрасный голос.
– Ты мне тоже сразу понравилась. – Ему пришлось откашляться, чтобы изгнать забивший горло комок. – И когда нам пришлось расстаться, я все время вспоминал тебя, все дни и ночи. И вполне возможно, я и добрался до Дивноморья только потому, что вспоминал тебя.
Конечно, он приукрашивал действительность, потому что на Крестах у него были и другие мысли, не имевшие никакого отношения ни к Яне, ни к любви, но сейчас он совершенно не помнил их, а помнил лишь те мгновения, когда думал о ней. В умении мыслить избирательно тоже заключается великая тайна любви.
У курортной планеты не было луны, и потому они не могли видеть глаза друг друга, но, чтобы понять правдивость слов, видеть глаза и не требовалось, поскольку за эти полчаса, что они были наедине, между ними установился тот особый вид ментальной связи, который рождается при взаимной любви и исчезает, едва взаимная любовь уходит. Тебе не нужно ничего, чтобы убедиться в правдивости возлюбленной, достаточно слышать ее голос. Да, наверное, случаются и обманы, но, наверное, только потому, что влюбленный сам жаждет обмануться…
А потом он рассказал ей об официантке Маруське, а она ему о Ванюше Небежинском, и они сразу поверили друг другу.
А потом он выложил ей правду о подоплеке сегодняшней схватки на гладиаторской арене и тут же пожалел об этом, потому что услышать такое было наверняка унизительно. Но не поступить иначе он попросту не мог, желание было сильнее всех моральных запретов.
Она вздохнула и промолчала, и он тут же принялся терзаться, ощущая себя кретин кретином. Но она снова принялась рассказывать о своей жизни. Она была самым младшим отпрыском рода Чернятинских и единственной дочкой и росла в обожании со стороны родителей и старших братьев (их было четверо), и бабушка со стороны мамы очень опасалась, что внучка вырастет непутевой. Собственно, потому и няня Аня появилась, чтобы слегка снизить уровень семейного обожания… И она держала девочку в строгости, да в такой, что обожание старших Чернятинских нейтрализовала напрочь. Она вообще была требовательной няней и всегда блюла нормы показной нравственности. Но и у нее самой кто-то был, иначе бы она не отпрашивалась у родителей время от времени на денек-другой «развеяться». Да, показную нравственность она блюла, и даже удивительно, что она отпустила сегодня подопечную погулять с молодым человеком один на один, рука об руку. С гладиатором Небежинским они непременно гуляли втроем, и Небесный Мститель, бедняга, сильно злился и, наверное, разрабатывал способы небесной мести. Наверное, няня сейчас с балкона в фотоумножитель на гуляющую парочку пялится…
И кстати, она, Яна, с некоторых пор удивлялась тому мужчине, который положил глаз на няню Аню, ибо кем же надо быть, чтобы найти в такой женщине свой идеал?..
Они прогулялись по каменной дорожке в оба конца еще раз, и еще, и Яна болтала о своих столичных знакомых, а Осетр слушал, и ему вполне этого хватало, хотя здоровые мужские инстинкты время от времени начинали требовать своего, но он тут же наступал на горло их песне – во всяком случае, Яна не пугалась его прикосновений, и даже более того, он надеялся, что они ей приятны, а значит завтра или послезавтра, когда девушка совсем к нему привыкнет, все будет еще лучше. И, может, они даже поцелуются…
А потом у Яны на руке проснулся браслет, и всплыла видеоформа чьего-то идеала рыжей женщины, и няня Аня сказала:
– Душа моя! По-моему, ты слегка загулялась. Пора бы и честь знать! Быстро в номер!
Яна пыталась было заартачиться, но ей тут же было объявлено, что обо всем узнает отец, и ей самой прекрасно известно, что именно за этим последует.
– Хорошо, няня, иду, – со вздохом сказала Яна.
И они пошли к пансионату.
Осетр проводил ее до самого конца, и лифт с коридорами стали молчаливыми свидетелями его нежелания расстаться с девушкой. Они шли медленно, запинаясь нога за ногу, оттягивая момент расставания, но дорога все равно закончилась у дверей ее номера.
– Пришли, – сказал он растерянно. – Простишь ли ты меня?
– Пришли, – согласилась она. И, вздохнув, прошептала: – Я прощаю тебя. И вовсе не за то, что ты его победил.
Это ее понимание стало венцом всего вечера, оно сказало Осетру, что отныне и вовеки веков они вдвоем, вместе, против няни Ани, против его руководства, и, если потребуется, против всего мира.
