Таким лейтенанту Ричардсону запомнилось лицо войны, которое на всю оставшуюся жизнь вобрало в себя перекошенные черты двенадцатилетнего подростка, до дрожи похожего на своего мертвого отца…
Такое не увидишь с экранов телевизоров, это не может пригрезиться в самом тяжком кошмарном сне, пока не столкнешься с чем-то подобным воочию.
…
Герберт плохо помнил, как вытаскивал раненого ребенка из-под окровавленных тел, как поднимался с ним по шаткой лестнице и после, прижимая к себе дрожащее тело, орал на капрала Дугласа.
Сознание окончательно надломилось, не выдержав непомерного груза выпавших на его долю испытаний. Отчетливо запомнилось лишь одно: когда к вечеру на их позицию вышла прочесывающая окрестности мобильная разведгруппа британского спецназа, подросток до этого находившийся в состоянии шока, вдруг пришел в себя.
Его дрожащее тело до этого инстинктивно прижимавшееся к Герберту, вдруг напряглось, в покрасневших от слез глазах появилось жуткий, ненавидящий блеск, он оттолкнул лейтенанта, отполз на несколько метров и вдруг начал что-то кричать на непонятном языке.
Двое британских солдат подошли к нему, и пока один крепко прижимал подростка к полу, второй сделал ему инъекцию.
Тело мальчишки несколько раз выгнулось, и он внезапно затих.
Один из британцев, спускавшийся в подвал, вернулся оттуда с пачкой испятнанных кровью документов.
…Герберта и спасенного им подростка уже погрузили на носилки и несли к армейскому джипу, когда лейтенант заметил, что офицер, которому передали найденные бумаги, внимательно изучает их.
– Подождите… – попросил Ричардсон.
Жестом подозвав к себе командира группы спецназа, он спросил:
– Вы знаете арабский язык, капитан?
Тот кивнул.
– Здесь есть документы мальчика?
– Есть. Его зовут Алим. Алим Месхер. Вы не ошиблись лейтенант, в подвале погибли местные жители, прятавшиеся от артобстрела.
Ричардсон на секунду прикрыл глаза.
– Вы можете перевести, что кричал мальчик?
Капитан внимательно посмотрел на бледное лицо Герберта и спросил:
– Вы уверены, что хотите это знать?
– Да.
– Он кричал, что ненавидит вас. Еще он клялся отомстить всем американцам.
– Но это ошибка. Чудовищная ошибка.
– Он не понимает этого, лейтенант. И боюсь, не поймет никогда.
– Теперь он останется сиротой? Вы можете записать мне его данные, чтобы позже я мог разыскать Алима?
– Это ни к чему. Он будет переправлен в наш госпиталь, а затем, если не отыщутся родственники, британское правительство возьмет на себе заботу о его воспитании. Время лечит душевные раны, а хорошее образование способно сгладить ненависть.
– Хорошо если так капитан.
Офицер кивнул Герберту, мельком взглянул на соседние носилки, и жестом приказал своим бойцам – несите.
…
Через два месяца лейтенант Ричардсон выписался из госпиталя и одновременно подал рапорт об увольнении с воинской службы. Памятуя о словах британского офицера, он все же попытался разыскать мальчика, но, наткнувшись на глухое, неприязненное непонимание со стороны британских эмиграционных служб, в конечном итоге оставил тщетные попытки выяснить его дальнейшую судьбу.
Россия. Начало двадцать первого века…
…Шел две тысячи первый год.
Было девять часов вечера, когда «BMW» с Питерским номерами остановилась у подъезда пятиэтажного кирпичного дома, возвышающегося на окраине провинциального областного центра.
Справа от машины виднелась старая, заросшая травой спортивная площадка, зажатая между зданиями двух городских СПТУ. За ней в свете уличных фонарей поблескивало лужами уводящее за город шоссе, слева за трубами теплотрассы темнел пустырь, плавно переходящий во вспаханные поля.
Дом, перед которым остановилась машина, имел всего один функционирующий подъезд. Редкие квадраты освещенных окон демонстрировали скромный быт обитателей кирпичной коробки: лишь малая часть проемов имела шторы, большинство же до середины прикрывали пожелтевшие газеты, на фоне которых перемещались смутные силуэты людей.
– Общага что ли? – Посмотрев по сторонам, осведомился водитель «BMW».
– Угу… – Коротко ответил ему молодой, крепко сбитый парень, развалившийся на пассажирском сидении. – Гужатник.[3] Сам в таком вырос. – Внезапно признался он.
– А что мы тут забыли, Серж? – Водитель погасил фары и, сцепив руки в замок, облокотился о руль. Тусклая подсветка приборной панели змеящимся бликом отразилась от массивной золотой печатки на его пальце. – Дело сделали, – он повернул голову, пытливо посмотрев на своего спутника. – Пора бы домой мотать, пока местные менты не всполошились.
– Не всполошатся. – Успокоил его Сергей. – Дело есть… – Он задержал взгляд на освещенных квадратах окон, мысленно взвешивая какие-то внутренние, ведомые только ему «за» и «против», а потом, решившись, сказал:
– Саня, ты посиди, я скоро.
– Блин, Серж, куда тебя несет? – Неодобрительно покачал головой водитель, посмотрев на обшарпанное здание. Он уже настроился на обратную дорогу, и внезапная задержка у скособоченного подъезда унылой общаги показалась ему ничем не оправданной.
Давыдов как всегда со своими приветами. – Неприязненно подумал он. – Если перенапрягся, девочку там захотелось или водки, – это понятно, но не в таком же гадюжнике… Два, ну максимум три часа, и мы дома, в Питере, можно бы и потерпеть…
– Что тебя вдруг приспичило, там ведь вонь одна… – Вслух добавил он. – Детство в заднице заиграло?
Сергей, который уже взялся за ручку двери, повернул голову.
– Ты что, критиковать меня будешь? – Скупо спросил он, внезапно похолодев взглядом.
Его собеседник мгновенно осекся, заметив знакомый, не сулящий ничего доброго блеск, внезапно промелькнувший в глазах Давыдова.
– Нет, ну… – Попытался сгладить он свою необдуманную резкость, но Сергей оборвал его на полуслове:
– Тогда сиди, на хрен, и не рыпайся. – Глухо произнес он. – Мое детство – это такая вот засратая общага, а потом Чечня в девяносто пятом, – играла она у меня в заднице в новогоднюю ночь, пока ты шлюх по ночным барам зажимал в Питере…
– Ну, что ты звереешь-то сразу, в натуре!.. Я же не виноват, что у меня зрение…
– Я не зверею. – Сквозь зубы ответил Давыдов. – А сказки про зрение оставь военкому. – Он немного помолчал, глядя в вечернюю мглу, что растеклась за забрызганным каплями дождя ветровым стеклом, и добавил, остыв так же быстро, как и завелся:
– Друг у меня тут.
Тихо чавкнула дверца машины, в мутном свете уличного фонаря мелькнули черные полы пальто, скрипнула, а затем отрывисто хлопнула перекошенная мокрая дверь.
