Ознакомительная версия.
Снова дворец. Ведут теперь не в тайную дверь, а в главную. Зал, колонны. Головы. Сколько их! Сангедрин. Высший суд? Судилище. Друг на друга не смотрят. Едят глазами первосвященника. Виновен в организации мятежа. Виновен в оскорблении величества. Казнь через повешение на столбе. Торопятся. Какие могут быть дела перед светлым праздником?
* * *
«Похоже, уничтожение центра кристаллизации планировалось изначально. Зачем? И к чему тогда было затевать расследование? Почему начальник упорно заставлял меня дойти с носителем до заклания? Свидетель ему нужен был, вот что. Сам говорил – будешь Космогона представителем и на суде свидетелем. Предположим, помучившись с носителем, донесу я Космогону, что безнадёжно изгажена огороженная делянка, слияние в ней невозможно и никак нельзя спасти думотериев. Что он сделает? Обозлится и вышвырнет вовне параллельность. Он и раньше порывался это сделать, но пожалел думотериев, а после мы вмешались. Служба очистки. Под чутким руководством старшего чистильщика втёрлись в доверие, славили Космогона, а сами… Между прочим, Верховный, когда склонял меня… то есть не меня, а Иешуа, к сотрудничеству, предлагал стать десницей. Не начальника ли нашего назначил ошицей? Левое у темноматерчатых преобладает над правым! Мерзость. Правду сказать, не вижу принципиальной разницы между левой и правой рукой, если обе послушны Верховному. Что же делать? Правдой или неправдой, а заставят они Космогона выбросить мир мой… Мой? Господи!
* * *
Боль вернула Чистильщика к реальности. «Что случилось с носителем?» – подумал он и непроизвольно вернулся к памяти, пропустив через себя весь поток информации. От боли ослеп и оглох, не слухом, плотью ощутил, как захрустели, выворачиваясь в плечах, суставы, не глазами увидел, обожжённой кожей ощутил – солнце в зените, полдень. Калённый солнцем воздух не вдыхался, кипящей смолою лился в глотку, выдохнуть его не получалось без стона. Губы в трещинах. Язык – камнем во рту. Слюну не сглотнуть, нет её, в горле иглы. «Что со мной?» – в отчаянии подумал вернувшийся к памяти Чистильщик.
Перед распластанным болью сознанием мелькнули бессвязные образы: площадь, головы, головы, орущие рты – Распни его! – не рты, пасти, жаждущие вцепиться. – Распни!
Камни под ногами, за спиною жердь, к жерди привязаны руки. Звериный рёв. Есть ли хоть один среди них? Ревут как звери. Люди ли они? Всё-таки люди. Один тянет руку. Хочет… Ах!
Получив пощёчину, Чистильщик метнулся по времени дальше, потому что пощёчина жгла больнее, чем солнце.
Не получалось отрешиться от воспалённой памяти. Не стало мира, вместо головы у Чистильщика был распухший от боли пузырь, и где-то под вздохом быстро-быстро трепыхалось проколотое игольной болью сердце. «Долго ли?» – подумал он, но времени не существовало. «Глаза, – подумал Чистильщик. – У меня, кажется, были глаза». Собрав силы, он разлепил опухшие веки, но сначала ничего не увидел, кроме багрового облака. Что-то холодное коснулось щеки, полезло в рот. «Вода!» Чистильщик шевельнул одеревеневшей шеей, схватил зубами холодное, мягкое, приник. Потёк по подбородку холод, но горло обожгло горечью. Глотнув, Чистильщик пришёл в себя, поднял голову. К нему вернулось зрение. На соседнем столбе увидел смерть – та висела, раскинув привязанные к жерди руки и склонив голову. Теперь она не казалась сыну плотника страшной.
– Пей! – откуда-то снизу послышался сиплый голос.
Снова мокрое что-то сунулось в рот, и опять жар обпёк горло. Чистильщик глянул вниз. Снизу вверх его, как тушу на крюке у торговца мясом, разглядывал похожий на мясника воин. На пику его была наткнута мокрая тряпка.
– Кончай с ним, – произнёс бесцветный голос, показавшийся знакомым.
Скосив глаза, Чистильщик увидел человека в военном плаще с капюшоном.
– Славь кесаря, – негромко сказал тот и снял тряпку с пики.
Остриё сверкнуло на солнце.
«Славь Верховного», – успел уловить носитель вполне отчётливую мысль воина.
Верховного?
– С-с… ав-ва, – с трудом шевельнув языком, проговорил сын плотника.
Сверкнула искра, гвоздём воткнулась в сердце. «Слава…» – отбилось в меркнущем человечьем разуме, но Чистильщик нечеловеческим усилием сдержал рвущееся наружу сознание, потому что, умирая, заметил отчётливые душевные движения в палаче и в его начальнике. Шевельнувшиеся светлые сущности обоих обменялись мыслями:
– Готово?
– Да.
– Ты помянул Верховного? Он слышал?
– Кажется, да.
– Ка-ажется! Когда кажется, знаешь, что надо делать? Дармоеды. Глаз да глаз за вами. Ни с чем без меня не можете справиться. Ладно, будем считать, он слышал. Теперь надо какого-нибудь олуха сделать свиде…
В этот миг сознание оставило Чистильщика.
Душа саднила как растревоженная рана. Он больше не был Чистильщиком, сыном плотника себя чувствовал, утратившим тело. Пробуя овладеть собою, обнаружил, что может видеть. «Смерти нет», – отчуждённо подумал он, и тут в раскрытое сознание потоком хлынула память Чистильщика. Невыносимый стыд обжёг душу. Вспомнилась попытка насильственной кристаллизации общества. Преступление!
– И всё для того лишь, чтобы кое-кто мог управлять параллельностью! Это надо остановить, потому что люди…
На слове «люди» он споткнулся. Люди кричали: «Распни его!» Люди били, люди предали и отреклись. Люди ли они? Не уничтожить ли действительно проклятую параллельность?
– Люди всё-таки, не бездумцы. Осёдланных винить нельзя, у них не было выбора. А остальных? Ничтожить всех только потому, что виновны некоторые?.. «Не мне судить их, сам не без вины, – решил бывший чистильщик. – И уж точно судьёй нельзя делать драгоценного моего начальника». Припомнив сангедрин, пославший безвинного сына плотника на заклание, бывший чистильщик передёрнулся. Кстати вспомнились слова старшего по параллельности. Тот говорил: и так некоторые-де в командировки шастают, а прознают о любви, все полезут седлать думотериев раньше времени, на потеху Верховному; дойдёт всё это до Космогона… «И тут он поперхнулся словами. Понял, что сказал лишнее. Вину его можно считать доказанной. Надо найти его, изловить и вызвать Творца. Пусть разбирается», – подумал бывший чистильщик, оглядываясь.
Пусто было за околицей. Тускло мерцали в красноватых лучах корнесвета пылевые туманности, тёмным зеркалом лежали воды в ручье Орионовом. Ни тёмных, ни светлых бестелесников окрест видно не было. «Где они все? – подумал бывший чистильщик, двигаясь вдоль ограды потравленной параллельности. – Космогон – тот, видимо, занят целыми грядками, а прочие?»
Светлое пятно, перескочив ограду, шмыгнуло к излучине, мгновение – и бывший чистильщик догнал бестелесника.
Ознакомительная версия.
