Джек Макдевит - Полярис

У Уркварта задрожала челюсть. Класснер кивнул: «Признаю свою вину». Уайт смотрела на меня, качая головой: «Все было совсем не так».

– Профессор, – спросил Алекс, – где Мендоса?

Класснер сидел на диване рядом с Уайт.

– Мертв, – ответил он. – Уже давно.

– Как он умер?

– Не так, как вы думаете, – с упреком сказал Класснер. – Сердечный приступ. Около девяти лет назад.

– Сердечный приступ? Процедура не сработала?

– Он не захотел ее проходить. Отказался. – Класснер глубоко вздохнул.

– Почему?

– Он считал, что предал Тома, и не хотел благ для себя такой ценой. Не хотел жить и при этом ясно осознавать, что он совершил.

– Однако некоторые из вас, похоже, неплохо приспособились.

Казалось, терпение Уркварта вот-вот лопнет.

– Мы вовсе не заявляем, что мы святые.

– Есть еще кто-нибудь, – спросил Алекс, – кроме вас? Те, кто знает об этом? Другие бессмертные?

Последние слова повисли в воздухе.

– Нет, – ответил Класснер. – Никто больше не знает, как все было.

– И никто больше не подвергался процедуре?

– Нет. Уоррен – единственный, кто умел ее проводить. Он поклялся, что после нас никто этому не подвергнется.

– Сам процесс где-нибудь описан? Вы знаете, как это делается?

– Нет. Он все уничтожил.

Какое-то крылатое создание ударилось об окно и упорхнуло прочь. Все долго молчали.

– Полагаю, вас можно поздравить, – наконец вымолвил Алекс.

Молчание затягивалось.

– С чем? – спросила я.

– Они похоронили труд Даннингера. Не дали им воспользоваться.

– Они присвоили его себе.

– Нет, – угрюмо и бесстрастно проговорил Боланд. – Это никогда не входило в наши намерения.

– И все же вышло именно так.

Уайт выставила перед собой руку с растопыренными пальцами, словно защищала себя.

– Слишком большое искушение, – сказала она. – Снова стать молодой. Навсегда. Кто устоит перед этим?

– Похоже, все дело в этом, – вздохнул Алекс. – Никто не смог сказать «нет». Кроме, пожалуй, Мендосы.

Разговор начинал меня раздражать.

– Ты говоришь так, будто они совершили нечто достойное восхищения.

Алекс ответил не сразу:

– Возможно, так оно и есть.

– Да брось, Алекс. Они похитили Даннингера. Они виновны, по крайней мере косвенно, в двух убийствах. – Я повернулась и посмотрела на них. Класснер не сводил с меня взгляда. Боланд смотрел в окно, явно желая оказаться где-нибудь в другом месте. Уайт полностью ушла в себя. Уркварт вызывающе сверкал глазами. – Вы присвоили открытие себе, отказав другим в праве на него. Вряд ли это можно назвать благородным поступком.

– Если бы мы не вмешались, – возразил Боланд, – население Окраины за последние шестьдесят лет удвоилось бы. На Земле сейчас жили бы двадцать с лишним миллиардов человек.

– Вовсе не обязательно, – заметила Уайт. – На Земле и близко не хватит ресурсов, чтобы обеспечивать столько народу. Миллионы людей попросту умерли бы – от голода и болезней, в войнах за природные ресурсы. Власть рухнула бы повсюду. Большинство выживших людей пребывали бы в нищете.

– Это неизвестно, – возразила я.

– Нет, известно. – Уайт была непреклонна. – Достаточно взглянуть на цифры. Производство продовольствия, чистая вода, даже жизненное пространство. Энергия. Медицинская помощь. Всего этого просто не хватит для двадцати с лишним миллиардов. То же случилось бы и с нами при удвоении населения. Чейз, вам надо что-нибудь почитать на эту тему.

– Черт побери, – бросила я, – кто дал вам право вершить судьбы миллионов?

– Никому другому это не было подвластно, – ответил Класснер. – Либо мы берем дело в свои руки, либо все идет так, как предполагал Даннингер.

– Вам не удалось его разубедить? – спросил Алекс.

Класснер закрыл глаза:

– Нет. Он лишь повторял, словно мантру: «Нужно преподнести им этот дар, и они сами решат, как жить дальше».

– Есть другие планеты, – сказала я. – Там могли бы помочь, стоило лишь попросить.

Уркварт фыркнул.

– Везде было бы то же самое, – бархатным баритоном проговорил он. – Приливная волна захлестнула бы все порты. Человечество обрекло бы себя на невиданные страдания и катастрофы.

Наверху, словно присоединяясь к разговору о всеобщей погибели, пробили часы. Девять тридцать. Снаружи послышались крики играющих детей.

– Где вы брали деньги? – спросил Алекс. – Чтобы провернуть такое, требовались немалые средства.

– У Совета имелся резервный фонд. В случае серьезной необходимости можно было получить к нему доступ.

– Значит, отдельные члены Совета все знали?

– Вовсе не обязательно. Но вообще-то Совету об этом было известно. Не всем его членам, конечно.

– Они считали, что вы поступаете правильно?

– Господин Бенедикт, их повергала в ужас перспектива раскрытия тайны.

– И они не просили ею поделиться?

– Они не знали, что Даннингер уже получил результат. И им не было известно в точности, что частью проекта является процесс омоложения. А мы не говорили об этом, вот и все.

– Как долго вы рассчитываете прожить? – спросила я. – Неопределенно долго?

– Нет, – ответил Боланд. – Наноботы не всесильны и не могут полностью восстанавливать стволовые и нервные клетки.

– Если отмести возможность несчастного случая, – сказал Класснер, – мы проживем около девятисот лет. Так считал Уоррен.

– Наша жизнь, – добавила Уайт, – выглядит иначе, чем может показаться вам. Нам пришлось бросить все самое дорогое, в том числе наши семьи. Сегодня мы не можем вступать в долговременные отношения, заключать брак, иметь детей. Понимаете, о чем я?

Класснер сложил перед собой ладони и коснулся их губами, словно в молитве.

– Послушайте, – заявил он, – сейчас все это не имеет значения. Рассказав обо всем властям, вы добьетесь того, что нас накажут. Но эта история станет эпохальной. Каждый ученый захочет взять кровь на анализ у кого-нибудь из нас, и в итоге наш секрет раскроют. Сейчас вопрос заключается в том, что предполагаете делать вы и ваша помощница.

И в самом деле – что?

На улице начинало темнеть. Собирались тучи. Зажглись четыре лампы – по одной у каждого конца дивана, одна в углу комнаты и одна на столике рядом с Урквартом.

Класснер откашлялся. Не важно, как выглядел этот человек, молодо или нет: он привык, что к нему прислушиваются.

– Мы благодарны вам за то, что вы не выдали нас сразу же. Как видно, вы осознаете последствия поспешных решений.

– Вашей репутации это вряд ли бы повредило, профессор.

– Моя репутация здесь ни при чем. Мы рисковали всем ради нашего общего дела.

Глядя на китель Мэдди, я думала о том, как прекрасна жизнь, как хороши молодые мужчины, пончики с повидлом, закаты над океаном, ночная музыка и вечеринки на всю ночь. Что случится с нашим образом жизни, если тайное станет явным?

В течение всего разговора я пыталась найти компромисс: обрести вечную молодость и одновременно убедить людей отказаться от деторождения.

Но такого не могло случиться.

– Не беспокойтесь, – изрек Алекс. – Мы сохраним вашу тайну.

Было слышно, как все облегченно вздохнули. Должна признаться, что в тот момент я не имела понятия, как обернется дело. Я просто злилась – на Алекса, на Класснера, на всех. Собравшиеся начали вставать, на лицах засветились улыбки.

– Одну секунду, – сказала я, а когда все повернулись ко мне, продолжила: – Алекс говорит сам за себя. Я в этом не участвую.

Я сидела, размышляя о том, как изменил этих людей дар Даннингера – их взгляд на будущее, способность к сопереживанию, чувство меры. Каково это – не задумываться о старости, воспринимать всех остальных как бабочек-однодневок?

С неба начали падать большие мокрые снежные хлопья. Ветра не было, и они опускались по вертикали. Мне же хотелось настоящей метели, которая похоронила бы возникшую проблему.

Все взгляды были устремлены на меня. Класснер спокойно и рассудительно извинился за то, что обо мне забыли.

– Чейз, вы наверняка понимаете, что благоразумнее всего не распространяться об этом.

Я с трудом верила, что разговариваю с Мартином Класснером, гением космологии прошлого века, который выздоровел, каким-то образом вернулся к жизни и теперь сидел у нас в гостиной. И не только потому, что это выглядело невероятным с точки зрения биологии. Мне не верилось, что такой человек мог знать о Мэдди и не суметь ее вылечить или, по крайней мере, обезвредить.

– Не уверена, – ответила я. – Вам, Мартин, лучше всех известно, что значит быть стариком. Бессильно наблюдать, как уходят годы. Ощущать первые боли в суставах и связках. Видеть, как тускнеет окружающий мир. В вашей власти было вмешаться, сделать так, чтобы людей не предавали их собственные тела. Но вы ничего не сделали. За шестьдесят лет вы и пальцем не пошевелили.