Ты была бы счастливее без меня.
– И без Любимы?
– Н-нет… – Он протянул руки, и я отдала дочку.
– Ты красавица, Любима. Котенок… – Он поцеловал нежную щечку. –Солнышко наше. С мамой тебе будет хорошо.
Я вцепилась в его куртку. Мог ли Бьёрн спрятаться подобно Халли? Мы оба знали, что нет.
– Мне пора, – сглотнул он. Передал мне дочку, провел пальцами по ее буйным кудряшкам. – Тая. Я буду всегда тебя помнить. – Наклонился, поцеловал… потом еще, и еще, и, наконец, отшатнулся, словно его ударили. – Пока, моя мечта.
– Прощай, мое мгновенье…
Он быстро пошел прочь, не оглядываясь. Руки были сжаты в кулаки, походка казалась деревянной. Бьёрн шел не по тропе, а напролом через заросли сорняков, и я знала, что все кончено. Космос, звезды и пустыни в прошлом. Меня ждали слезы и осенние дожди.
На крыльцо выскочила Ариэль. Ее вопль был слышен за семь верст, но она испуганно закрыло рот ладонью, увидев Любиму.
– Сестра…
– Привет, – хрипло произнесла я. – Мы дома. Мун здесь?
– Да, он на кухне… Тая, ты…
– Это Любима, – выговорила я, – наша с Бьёрном дочка. Морковкин, это твоя тетя Ари.
– Привет, крошка…
Любима, привыкшая к людям, издала один из фирменных курлыкающих звуков и задрыгала ногами. Она хотела ползать, а я хотела умереть. В такие моменты о других как-то не думается, справиться бы с собственной болью… Хотя, наверное, я просто была плохой матерью. Эгоисткой, как говорят. Свое сердце пыталась спасти, в то время как маленькое беззащитное создание нуждалось в заботе и участии.
Нет. Не стану реветь. По крайней мере, не сейчас. Пришлось выдержать сочувственный взгляд Ариэль и принять помощь Муна. Они понесли вещи в мою комнату, и я краем мысли отметила, что дома чисто, уютно и пахнет едой. Чтобы не сойти с ума, едва оказавшись в привычной обстановке, начала разбирать вещи и готовить комнату для дочки.
– Ариэль, Мун, пожалуйста, найдите на чердаке старую кроватку. Она еще пригодна для использования, а Любу надо куда-то пристроить. Она вообще-то под утро со мной спит, а мы с Бьёрном… То есть…
– Сейчас принесем, – пообещал Мун, и они ушли.
Я закрыла дверь, опустила Любиму на ковер и тихо, утробно зарычала. Слезы брызнули от напряжения, и я отвернулась на несколько мгновений, чтобы попытаться справиться с чувствами. Вернись, любимый! Мы не сможем без тебя! Нет во мне никакой силы, и я не хочу оставаться одна!
Я поглядела на дочку сквозь поток соленого горя: малышка сидела возле окна и глядела на залитый солнцем сад. Она улыбалась и что-то тихо самой себе говорила. Едва слышно всхлипывая, я села рядом, прислушиваясь.
– Буф-ф-ф… Пуф-ф-ф... Тя-я-тя. Па-ма. Ма-па. Папа.
И тут я заплакала в голос.
Я разбирала вещи – в мягких сумерках комнаты только шорох ткани, шелест листьев за окном да мои неторопливые шаги. Вот так займешь руки – и мысли вроде заняты.
Но на сердце было тяжело. Я не могла перестать думать о Бьёрне, да и не пыталась прогнать его образ. Он со мной – и это больно, но без него было бы еще хуже.
На дне одной из сумок обнаружилась небольшая коробка. Дрожащими руками я открыла ее и увидела письмо, а под ним – камеру. Порой я видела ее в руках Халли, но не придавала значения. Теперь-то стало ясно, что за съемку он вел…
Бьёрн и Любима играют с цветком, точнее, папа дразнится, а дочка, смеясь, пытается «игрушку» скушать. Я сижу поблизости и с улыбкой за ними наблюдаю. А вот и Хадра пришла, принесла фруктовое пюре для малышки. Еще минута – и оно на моей майке и на лице Бьёрна, которого Любима решила пощупать… Там были все – и Аврора, и Маррог, даже Элиас и Глайм. Я посмотрела пятнадцать минут, почувствовала, как защипало в носу, отдышалась, выпила воды, и зачем-то перемотала в самый конец. И не пожалела – в кадре появился сам «режиссер».
– Таиса, привет. Если ты это смотришь, значит, нас больше нет рядом. Я знал, чем все кончится, и решил подарить тебе что-то помимо обычной памяти. Бьёрн был против, думал, что тебе лучше забыть, но я считаю, что подобные чувства просто необходимо помнить. – Он вздохнул и улыбнулся. – Прости, если чем-то обидел или расстроил тебя. Обещаю приглядеть за другом и помочь ему найти дорогу домой. Но не на Терру, конечно, а к тебе. Пусть хотя бы у одного из нас будет настоящий дом.
Он послал мне изящный воздушный поцелуй и видео закончилось. Понимая, что нельзя и дальше мучить себя, я все равно раскрыла письмо. «Моя любимая Тая! – писал Бьёрн. Почерк у него был размашистый и затейливый. – Ты знаешь, я не умею говорить красиво, а пишу и вовсе отвратительно. Халли долго уговаривал меня отдать тебе эти видеозаписи, а потом ворчал, что я должен «правильно» попрощаться. И я прощаюсь в этом письме. Будучи взрослым, я никогда не плакал, и, по правде говоря, боюсь, что это случится впервые совсем скоро. Надеюсь, ты не увидишь моих слез. Я ведь трус, малышка, и предпочту повернуться спиной и дать деру, только бы спастись от боли. Возможно, так тебе будет легче – не взваливать на плечи еще и мои муки. К тому же я заслужил их за свою жадность. Мог бы не приходить тогда в твой сад, но приперся, желая доказать себе, что не смогу полюбить снова. Да, милая, именно такова была моя цель...»
Я посмотрела на дочку сквозь стекло. Он получил весомое доказательство того, что счастье возможно.
«Я спрячу воспоминания о тебе, потому что привык прятать все, что мне дорого, – продолжал Бьёрн. – Затаись и ты, милая, потому что так будет правильно для вас обеих. Я многого боюсь, Тая, но все эти страхи не сравнятся с главным – причинить тебе еще худшую боль. Тогда, в пустыне, настало одно из самых страшных мгновений в моей жизни. Я видел в твоих глазах ярость, что может быть вызвана только невосполнимой утратой. И подумал, что ребенок умер. Я хотел тотчас наброситься на Элиаса, но ты сама сделала это. А потом мы были так холодны, так далеки друг от друга, что я снова испугался. Знал, что все равно потеряю тебя,
