— Как мы их вынесем? — спросил Коннор. — Они же…
— Мы не станем их выносить, — решил Сагара. — Не стоит распространять трупный яд по всему городу. Я отслужу по ним прямо тут — и мы сожжём тела термоминой.
— Доделаем то, что не доделали Рива, мать их в душу за ногу туда-сюда?
— Поверьте, сержант, детям уже всё равно.
— А идентификация?
— Как? Мы можем взять пробы у тех, кто сверху и с краю. А дальше… Нарушим эту плёнку — и… вы видели, как взрывается консервная банка?
— Хватит, отче, — Коннор застонал, сдерживая рвоту. Они вышли на свет. Сагара увидел, как Коннор бледен.
— Вы не назначили мне епитимью.
— Излишне. Вы и так сегодня не будете есть, сержант.
За ограждением с наветренного бока уже столпились местные. Сагара узнал кое-кого — в частности, госпожу Янаги.
— Там дети? — спросила она. — Вы нашли детей? Можно забрать тела?
— Нельзя, — Он видел, как меняется её лицо, как отступили назад люди Минато. Он знал, что от него смердит, что он принёс тот смрад с собой, пропитался им. — Нельзя. Там… фактически нет отдельных тел. Здесь… есть родственники?
Женщина закивала. Кто-то из горожан сделал шаг вперёд и тоже кивнул.
— Назовите мне имена, — Он включил блок памяти сантора. — Я буду служить прямо здесь. Потом мы выдадим вам прах.
— Вы их… сожжете? — с ужасом спросил пожилой человек.
— Я не могу допустить даже малейшей возможности эпидемии, — как можно твёрже сказал Сагара.
— Нет! — закричала вдруг госпожа Янаги. — Нет, не смейте! Нелюди! Выродки! Палачи! Отдайте нам их! Отдайте, мы похороним их сами! Не смейте сжигать!
Она кинулась вперёд, но техники их команды Гельтермана и городские мужчины перехватили её и повели прочь. Она кричала и билась у них в руках. Те, кто остался, смотрели на Сагару с неприкрытым отвращением.
— Имена, — напомнил он. — Столько, сколько сможете.
* * *
… Вечером госпожу Янаги принесли в лазарет «Льва». Она вешалась — но это успели вовремя заметить. Брат Аарон, старший корабельный врач, как мог, поправил ей позвоночник, однако, выйдя из операционной, предупредил Сагару и господина Ито:
— Ей нужна серьёзная психиатрическая помощь — иначе она повторит попытку. Я не могу держать её на транквилизаторах до конца жизни. Пускай этот вертопрах из Шезааров привезет хотя бы одного головогрыза, что ли. Я ведь хирург. Мне тут довелось уже побывать и акушером, и педиатром, и санитарным врачом — ещё одной специальности я не потяну, у меня только одна голова.
— Но очень хорошая, брат Аарон. Пока нам не прислали психиатра — нужно как-то выкручиваться.
— А как же, — хмыкнул брат Аарон. — Почти полтысячи людей с тяжелой формой ПТСР — и я.
— Пэтээсэр — это что? — спросил господин Ито.
— Посттравматическое стрессовое расстройство, — пояснил брат Аарон. — Чрезмерная тяжесть страдания, которое не прошло бесследно. К слову, отче, когда мы здесь закончим — половина ребят тоже будет нуждаться в терапии.
— Половина? — усмехнулся Сагара. — Это было бы хорошо. Я боюсь худшего.
— Нужно что-то делать. Вы неплохо сработались с теми инквизиторшами — а они же всё-таки не последние люди в империи. Надавите на какие-нибудь рычаги. Нам нужен головогрыз, потому что иначе я сам тут свихнусь.
Это была очень хорошая идея, и Сагара пометил себе в санторе: встретиться завтра с сестрой Еленой по поводу психиатрической помощи потерпевшим.
— А почему не сегодня? — спросил брат Аарон с какими-то вредными интонациями.
— Потому что сейчас у меня исповедь, а потом я беру добровольцев и мы отправляемся в канализацию — искать ребёнка.
Господин Ито вздохнул.
— Я же говорил вам, отче, что это привидение. Это душа одного из тех, кого вы сегодня похоронили — и я благодарен вам от всего сердца. Она успокоится теперь, и…
— Но моя душа не успокоится, пока я не буду убеждён, что это привидение, — ответил Сагара.
* * *
— Отче, я теряю веру.
— Я тоже.
Брат новиций Хаас раскрыл рот и захлопал глазами.
— Вы серьёзно?
— Куда серьёзнее. Как можно не утратить веры со дня, когда люди сотворили людям пекло собственноручно — а Господь их не остановил.
— Но ведь… — Брат Хаас запнулся. — Ну, я думаю, это… так было, наверное, всегда, вот что я скажу. Бог позволяет свершиться злу, потому что может это… превратить его в добро.
— Вот видишь, сын мой, ты уже сам знаешь, что я хочу тебе сказать. Но, получается, всё же теряешь веру. Стало быть, словами ничему не поможешь. Так?
— Выходит, так, — Брат Хаас опустил голову. — И что мне теперь делать?
— Попробуй делать как я: держи в голове альтернативу.
— Держать… что?
— Альтернативу. Иную возможность.
— Какую?
— Всё то же самое. Люди творят людям пекло своими руками — и на этом конец. Ни вознаграждения и утешения для тех, кто страдал. Ни кары для тех, кто причинил страдание. Ни Бога.
— Скверно.
— Вавилоняне живут с этим. Если могут они — сможешь и ты.
— А вы?
— А я не хочу.
— Так и я не хочу, отче!
— Тогда слушай. Я был бы величайшим на целом свете дураком и мерзавцем, если бы сейчас сказал тебе, что Бог допустил эти страдания жителям Сунагиси за их грехи. Я был бы просто дураком, если бы начал тебе объяснять, что это Божий план, из которого вышло какое-то большее благо для тех, кто погиб. Когда Бог пришёл к нам, ты сам знаешь, что Он сделал с людскими страданиями — Он разделил эту муку. Он не болтал на темы теодицеи, тем более не искал Себе оправданий. Мы с тобой тут сейчас можем лишь молчать перед лицом страдания. Молчать и действовать. Помнишь, когда Господу сказали про галилеян, убитых Пилатом?
— Да… разве они были грешнее всех Галилеян, что так пострадали?
Сагара кивнул.
— Это великое искушение, Хаас — пытаться дать ответ для кого-то другого. Найти какое-то рацио. Меня сейчас охватывает великое искушение найти для тебя какие-то очень правильные слова — но на наше общее счастье я знаю, что мои слова не вернут твоей веры. Если ты хочешь кричать Богу, как Иов — то кричи. Хочешь проклинать — проклинай. Об одном прошу — от своего, а не чьего-то ещё имени. И другая просьба — действуй. Что-нибудь ещё?
Хаас стиснул пальцы. Его курносое лицо было задумчиво и мрачно. Наконец он проговорил:
— Женщина.
— Ты полюбил какую-то женщину? — удивился Сагара.
— Нет. Та женщина, что вешалась. Она у меня из головы не идёт. Я знаю, что там были её дети, но не могла же она думать, что за два месяца они останутся живы?
— Нет.
— Вас там теперь ненавидят, отче. Не все. Но…
