Письмо Азамата я действительно получила. Он пишет примерно то же, что рассказал Ирнчин, только еще добавляет, что в ближайшие дни не будет на связи, поскольку опасается, что его письма буду читать не только я…
Мой график и правда становится посвободнее, и теперь я много времени провожу на посадочной площадке, потому что туда приземляется скорый звездолет. Он маленький, круглый и похож на жучка, а в небе становится невидимым. Некоторые поступившие в первый день уже отчалили на нем обратно на фронт, так что кое-кого из тяжелых удается разместить в доме, но все равно в шатер приходится наведываться.
Я иду по раскисшей весенней грязи, растоптанной моими и чужими ногами на пути от дома до посадочной площадки и обратно. Солнце уже очень теплое, но ветер холодный и какой-то влажный, хотя он с севера. На скале справа от меня начинает пробиваться зелень, какие-то цветочки бледные торчат. Ой, а что это там шевелится? Оп-па, да это же мой котенок! И куда его несет в скалы? Охотится на какого-то жука, что ли?
– Кис-кис! Иди обратно, нечего тебе там делать! – зову я. Забавно, кстати, что я совершенно неспособна разговаривать с кошками по-муданжски и даже на всеобщем. Им-то все равно, а я просто не могу себя заставить сказать «мрж-мрж», это ведь совсем не то!
Котенок, однако, на меня никак не реагирует и продолжает планомерно карабкаться наверх. До сих пор им холодно было на улице, они и не расползались из дома особенно. А теперь отогрелись, паразитики. Ладно, надо его забрать отсюда, а то еще провалится в зияние. Да и вообще, тут всякие звери-птицы хищные, на фиг, на фиг. Перехватываю поудобнее чемоданчик с инструментами и прочим бутором – иду-то я криво сросшийся перелом распиливать, очередной шибко умный вояка решил, что само срастется, не стоит меня беспокоить, а теперь вот страдает, что рука кривая, – и лезу в гору.
– Кис-кис, – говорю, – ну куда тебя несет?
Котенок, завидев меня, ускоряется. Можно подумать, сожру. Вот зараза мелкая! Я делаю резкий выпад вперед, чтобы его схватить, но, конечно, промахиваюсь и тут же оступаюсь, меня заносит вправо, я взмахиваю чемоданом и приземляюсь на пятую точку… совсем в другом месте.
Отлично. Я все-таки провалилась. Интересно, далеко ли и надолго ли. Ох-х, бедный Азамат… Так, телефон у меня с собой, но сети нету, а как же! Вот ведь долбаная планета! На Земле давным-давно все уголки охвачены. Ладно, куда хоть попала-то?
Попала, похоже, опять в пещеру. За спиной стена, впереди узкий коридор, оттуда исходит приглушенный красноватый свет. На дневной непохоже, ну да уж какой есть. Встаю, поднимаю чемодан и иду вперед. Под ногами что-то неприятно хрустит.
Коридор заканчивается довольно быстро, но не выходом, а залом, по размеру как один этаж в моем доме. Потолок невысокий, Азамат бы рукой дотянулся. Свет идет с противоположного конца зала. У дальней стены стоит некая конструкция, видимо, кресло, но судьба его была печальна: спинка разрослась, как корни, впилась в стену, а ножки – в пол, и вся эта хрень занимает места раз в пять больше, чем нужно, чтобы усадить человека. Впрочем, сидит в ней некто, на человека похожий весьма условно. Сначала я вижу только золото и красные перья. Потом, когда мои глаза привыкают к тусклому свету, исходящему от золотого кресла, различаю под всей этой роскошью смуглые руки и ноги и решаю, что это все же человек.
– Э-мм, здравствуйте? – говорю осторожно.
Оно не реагирует. Я повторяю приветствие погромче – с тем же эффектом. Может, это статуя? Решаю подойти поближе, но с первого же шага наступаю на какую-то палку, что-то хрустит, моя нога соскальзывает. Я нагибаюсь и рассматриваю, на что наступила. Кхм, ребят, да это же бедренная кость. А вот лопатка валяется. А вон там две черепушки… Какая прелесть. Я что, в склеп попала? Кстати, понятия не имею, как на Муданге принято хоронить. Но вроде Азамат что-то такое говорил про могилы предков, нет? Ладно, постараюсь ни на чьих останках не топтаться и подойти поближе к статуе. Может, за ней выход?
Подхожу, высоко поднимая ноги. Костей тут очень много, и чем ближе к монументу, тем гуще. Произведение искусства оказывается существенно выше, чем я думала. Это и правда изображение человека, даже мужчины, только он зачем-то одет в красную юбку. Впрочем, то, что я на гобелене изобразила, тоже скорее в юбке, хотя должно быть самцом. То ли древняя мода, то ли богам так положено. Юбка у него кокетливая, с разрезом, а вернее, это просто полотно на веревочке, которая завязана на правом бедре. Все остальное, что надето на изваянии, – украшения, причем, судя по блеску, самые настоящие. Одних бус столько, что на кольчугу потянут. Тут и просто низаные камни, и плетение из бисера, и всякие литые и кованые кулоны из золота и платины… Руки все прямо от плеча в кольцах и браслетах, на них торчат во все стороны красные перья. Ногти длиннющие, золотые – что на руках, что на ногах. На голове тоже перья, воткнутые в сложносочиненный головной убор. А лицо раскрашено красным и черным – глаза обведены, вокруг них точечки, по щекам мелкие узоры… Интересно, имеется в виду, что этот бог таким родился или он по утрам три часа перед зеркалом макияж наводит? Я хихикаю.
Деревянные глаза моргают и становятся золотыми и светящимися, статуя подается вперед. Я с визгом отскакиваю на два метра и падаю вверх ногами, споткнувшись о чьи-то кости.
– А-а, – произносит изваяние высоким певучим голосом. – Вот так привычнее.
– Извините, – говорю хрипло после визга. – Я вас приняла за статую. Вы очень неподвижно сидели и ничего не ответили…
Существо сдержанно улыбается.
– Это я от скуки. Люди так по-разному пугаются, хоть какое-то развлечение.
Я закатываю глаза. Чудесно, я попала к скучающему психу.
– Ну если я вас развлекла, – говорю, – то не покажете ли вы мне, как отсюда выбраться? Я попала в зияние и теперь понятия не имею, где я и когда.
Он медленно кивает несколько раз, потом задумывается, рассматривая меня.
– Почему ты засмеялась?
А я засмеялась? А почему бы тебе не ответить на мой вопрос сначала? Ох, чувствую, я конкретно попала. Так когда это я смеялась? А!
– Представила себе, как вы это все на лице каждое утро рисуете.
Он снова задумывается. Говорят, одиночество плохо влияет на скорость мышления.
– Я ничего не рисую, – говорит он наконец. – Узоры появляются сами, по настроению. И не только на лице. – Он подается вперед еще сильнее, бусы повисают вертикально, и становится видно роспись на его груди и животе. – Но я рад, что тебя это позабавило. Человеческий смех придает мне сил.
– Всегда пожалуйста, – говорю. – Как отсюда выйти?
