Джеренс настаивал, чтобы я еще раз поведал всем о наших проектах в надежде, что это убедит сенаторов. Он придумал сногсшибательный план: перенаправить сигнал с моим выступлением по частной межспутниковой линии и изобразить дело так, будто я говорю из своей резиденции. Он даже дал задание нашему компу Уоррену заменить в изображении белые больничные стены Лунаполиса на отделку моего рабочего кабинета.
Конечно, я отказался. Не только потому, что это сильно смахивало на бесстыдную ложь, хоть это и был вопрос дискуссионный, но я очень сомневался, что лишняя речь что-то изменит.
– Привет, папа.
Фити и Джаред стояли, улыбаясь, в дверях палаты.
– Что там у вас? Откуда явились мои мальчики?
– Хотим тебя поснимать, – Филип помахал небольшой голографокамерой. – До и после. Это – «до». – Он направил на меня объектив.
– Нет! – Я натянул на себя одеяло. – Нет, пока я одет в этот… в этот…
– Ладно, не буду. – Но он продолжал снимать. – Мама говорит, что ты так же обаятелен, как и всегда.
– Она может и сама высказать мне комплименты.
– Такому-то диктатору? – Он наконец перестал снимать, наклонился и поцеловал меня в макушку. – Уинстед тобой интересовался. Я не сказал ему, что ты здесь.
– Передай ему, – выдавил я, – мои наилучшие пожелания.
– Эндрюс Бевин только что узнал, что ты взял его сына в свой штат. Он в восторге.
– Могу представить. – Внедрившийся агент «зеленых»… Нет, я сам сделался «зеленым». Я вздохнул. Еще год назад мне и в голову не могло прийти, что мы с фанатиками из Совета по защите окружающей среды станем союзниками. – Джаред, не закрывай дверной проход, медсестра хочет войти.
– Прошу прощения.
Я обнажил руку для дежурного укола.
– Миссис Гоу, молодой человек с голографокамерой – Филип Сифорт, а тот, что стоит у дверей, – Джаред, мой приемный сын.
Это было не совсем точно. Они поженились, хоть и не официально, но…
Джаред не мог сдержать довольной улыбки. Была ли возможность никогда публично не признавать наши семейные взаимоотношения? Слишком уж долго все это тянется.
Я шлепнул ладонью по кровати:
– Посидите немного.
Наконец очередной день моего заключения миновал.
В пятницу я послал Боланду наспех составленные в последние минуты сообщения и попросил его принять меры против двух упрямых сенаторов, которые рвались ко мне, несомненно полагая, что я нахожусь у себя в резиденции.
До того как снотворное не лишило меня способности что-то соображать, я послал последний привет Джеренсу Бранстэду. Он неожиданно резко прервал разговор почти на полуслове, как раз в тот момент, когда я говорил, как хорошо о нем думаю.
Крепкое объятие Филипа и – сюрприз для меня – Джареда.
Рука Дерека коснулась моего лба:
– Я буду здесь, сэр, когда вы проснетесь.
– Знаю.
Как я сумел заслужить дружбу такого человека? Он фыркнул:
– Не стесняйтесь, если захотите меня поблагодарить.
– Ты отличный парень. Я гордился…
– Гордились?
– Горжусь. И буду гордиться, если вылезу из всего этого. А если нет…
– Проклятье. – Он быстро заморгал и исчез из поля моего зрения.
Я погрузился в мягкий туман.
Над моей кроватью склонилось лицо Майкла.
– Сэр… Мистер Сифорт… – Он был в своем лучшем костюме, тщательно отглаженном.
– Ты не должен меня так называть. Придумай что-нибудь другое. – К отцу не обращаются «мистер».
– Да-сср. Я только хотел сказать… – Он бросил взгляд назад, на Арлину. – Пусть у вас все будет хорошо. Спасибо вам за все. Правда, спасибо. Удачи вам, сэр. – Он вопросительно посмотрел на Арлину. Она кивнула.
– Очень хорошо, гард.
Почему его это озадачило? Его повысили в звании… когда? Куда его послали служить? Я попытался вспомнить. Но как раз сейчас это было слишком… слишком…
Темнота.
Бесконечное белое пространство над головой. Удар, вызывающая тошноту волна боли.
Мрак.
Я выныривал из забытья и погружался снова, то был рядом со своим отцом, то «снимал стружку» с Майкла за его дерзость, то смотрел, как растет Фити. Однажды я едва смог поднять его себе на плечи, а в следующий раз…
Горячо. Слишком горячо.
Сон.
– …инфекция… Я увеличил дозы антибиотиков…
– Ник? Сожми мою руку.
Кровать подо мной дернулась. Нахлынула красная волна мучительной боли.
Мои губы были сухими и потрескавшимися.
– …в течение трех дней, но он не реагирует. Если почки отказали…
Белый туман. Боль.
– Сэр? – услышал я Дерека. – Держитесь, сэр. Пожалуйста.
– Прощай… – Я попытался откашляться. – Дружище.
– Проклятье! – Голос Арлины, как гвоздем по железу. – Не умирай на мне, сукин ты сын!
– Это… настало время.
– Дьявол! Ничего не настало! Я стал проваливаться в сон.
– Вздохни, Ник. Глубоко вздохни. – Чьи-то пальцы крепко сжимали мое плечо. – Это я, сэр, – настойчиво произнес Дерек.
Я попытался вздохнуть.
Краснота поблекла, стала белой. Дышать стало легче. Мир угасал.
Я заморгал. Дерек, седой и бледный, сидел в углу.
– Сколько времени? – Голос, точно из могилы. Он подскочил:
– Господи Иисусе!
– Не богохульствуй!
– Слава богу. – Он подбежал к кровати, упал на колени. – О, слава богу.
– Не плачь.
– Я думал, что потерял вас.
– Где твое чувство собственного достоинства? Ты – глава правительства.
– Вы… – Он решительно поднял голову. – Мой глава правительства.
Я снова отключился.
Когда я проснулся, Арлина и трое наших парней дежурили возле меня. Я был голоден как волк. К моему Рту поднесли ложку питательной смеси.
– Дайте мне настоящей пищи.
– Доктор Дженили говорит…
– Где он?
– Я как раз здесь, – раздался голос из-за двери. – С возвращением, господин Генеральный секретарь.
– Я… заблудился. – Возможно, так бывает всегда. Я попытался подвигать ногами, но у меня ничего не получилось. – Неудача?
– Вы весь в гипсовом корсете. Не пытайтесь пошевелиться.
– Чешется.
– На самом деле? – Он внимательно на меня посмотрел.
После секундного недоумения я вскричал от радости:
– Я могу чувствовать! – Несмотря на его предостережения, я вовсю шевелил ступнями. Бевин пританцовывал. Глаза Ансельма блестели.
Я взглянул на Арлину.
– А где Дерек?
– Напился. Майкл за ним присматривает.
– Слава богу. Доктор, как долго мне лежать?
– Еще три дня, даже со стимуляторами заживления. Вы должны выздороветь. Затем восстанавливающая гимнастика в течение месяца. После этого все с вами будет хорошо.
Мои глаза скользнули к Арлине:
– Успеем вырастить ребенка?
Ее улыбка согрела мне душу.
