Но Пушкин не был бы Пушкиным, если бы ограничился описанием лишь живописных функций Луны. У Пушкина Луна играет и мистическую роль: она связана с жизнью таинственных русалок:
Веселою толпою
С глубокого дна
Мы ночью всплываем,
Нас греет луна.
(«Русалка»)
Пушкин обыгрывает и библейский мотив скоротечности временного потока:
Гусар! Все тленно под луною;
Как волны следом за волною,
Проходят царства и века.
(«Усы. Философическая ода», 1816)
С легкой иронией от имени Поэта говорит Александр Сергеевич о значении Луны в жизни молодых и влюбленных пар:
Он рощи полюбил густые,
Уединенье, тишину,
И ночь, и звезды, и луну,
Луну, небесную лампаду,
Которой посвящали мы
Прогулки средь вечерней тьмы,
И слезы, тайных мук отраду…
Но нынче видим только в ней
Замену тусклых фонарей.
Кажется, что этим пассажем Пушкин расставляет все по своим местам. Романтическая увлеченность в молодости – это одно; а разумная зрелость – увы, другое. А раз так, то не все ли равно,
Кто при звездах и при луне
Так поздно едет на коне?
(«Полтава»)
Луна у Тютчева и у поэтов Серебряного века
Если брать творчество Тютчева, то в его почти космической поэзии можно найти множество звезд, но вот Луна почти не фигурирует. Может быть, Тютчев сознательно не хотел видеть и очаровываться ее красивым сиянием?.. Его душевному настрою было ближе что-то мрачное?
Ночное небо так угрюмо,
Заволокло со всех сторон.
Наоборот, у Бунина в его стихах всегда появляются Луна или Месяц и создают сразу особый эмоциональный фон, вызывая определенное настроение.
Серп луны под тучей длинной
Льет полночный слабый свет.
Над безмолвною долиной -
Темной церкви силуэт…
Серп луны в просветах тучи
С грустью тихою глядит,
Над ветвями ив плакучих
Тускло воду золотит.
И в реке, среди глубокой
Предрассветной тишины
Замирает одинокий
Золотой двойник луны.
(1887)
Какие прекрасные лунные картины рисует Иван Алексеевич! Какие маленькие поэтические шедевры создает!
Луна еще прозрачна и бледна,
Чуть розовеет пепел небосклона,
И золотится берег. Уж видна
Тень кипариса у балкона.
Пойдем к обрывам. Млеющей волной
Вода переливается и вскоре
Из края в край под золотой луной
Затеплится и засияет в море…
… И будут в лунном свете фонари
Глазами утомленными казаться.
(1906)
У Бунина можно найти различные описания Луны: «желтая Луна», «холодная луна», «бледная высокая луна», «лунный лик», «круг зеркально-золотой», «умирающий в золоте месяц», «серпа зеленоватое пятно» и т. д.
С философской печалью взирает Бунин на ночное светило:
Катится диском золотым
Луна в провалы черной тучи,
И тает в ней, и льет сквозь дым
Свой блеск на каменные кручи.
Но погляди на небосклон:
Луна стоит, а дым мелькает…
Не Время в вечность убегает,
А нашей жизни бледный сон!
В поэзии Александра Блока, как и у Бунина, образ Луны встречается довольно часто.
Луна проснулась. Город шумный
Гремит вдали и льет огни…
В блоковских стихах ночное светило выступает чаще всего не в роли живописного украшения, а скорее в трагическом образе:
Месяц, как паяц, над кровлями громад,
Гримасу корчит мне.
Или возьмем «Незнакомку»:
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
Большой поклонник Луны – Валерий Брюсов. У него в стихах содержится целая россыпь лунных образов – от «лазоревой луны» до «лунного щита». Поэт психологически тяготеет к Луне (лунный человек?):
Отступи, как отлив, все дневное, пустое волненье,
Одиночество, стань, словно месяц, над часом моим!..
И в этом же стихотворении «Одиночество» дальше следуют такие строки:
Затихает вдали упоенный ропот отлива,
На волнах потухает змеиностей лунных игра.
«Змеиностей лунных игра» – не единственная находка Брюсова. Отметим, что Луны у Брюсова бывают самые разнообразные: свободные и подневольные, радостные и печальные, земные и инопланетные:
С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;
В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком
Выкрики газетчиков и щелканье бичей.
Лили свет безжалостный прикованные луны,
Луны, сотворенные владыками естеств.
В этом свете, в этом гуле – души были юны,
Души опьяневших, пьяных городом существ.
(«Конь Блед», 1903-1904)
«Луны алые» и Луны, горящие электричеством, – слабость Брюсова, недаром он признается:
Ты замолчала, милая, и я давно молчу:
Мы преданы вечерней мгле и лунному лучу.
(«В лодке»)
Если следовать небесной классификации характеров, то Константин Бальмонт, как и Брюсов, – лунный человек. У Бальмонта можно найти множество обращений к Луне. Для него она – «красавица тоски беспеременной, верховная владычица печали».
Ты мне была сестрой,
то нежною, то страстной,
И я тебя любил,
и я тебя люблю.
Ты призрак дорогой…
бледнеющий… неясный…
О, в этот час
я о тебе скорблю!
(«Печаль луны»)
Луна выступает у Бальмонта как прибежище для тех, кто устал от борьбы, кто надломлен страданиями.
Когда луна сверкнет во мгле ночной
Своим серпом, блистательным и нежным,
Моя душа стремится в мир иной,
Пленяясь всем далеким, всем безбрежным…
… Впиваю это бледное сиянье,
Как эльф, качаюсь в сетке из лучей,
Я слушаю, как говорит молчанье.
Людей родных мне далеко страданье,
Чужда мне вся земля в борьбе своей,
Я – облачко, я – ветерка дыханье.
(Из цикла «Под северным небом», 1894)
Как отнестись к сказанному Бальмонтом? Как к философии эгоцентризма… упадка… к показному эстеству… поэтическому трюкачеству? Можно, конечно, и так. Но у Бальмонта есть объяснение своей привязанности к ночной планете, совсем простенькое, без вычур, под названием «Лунный ковер»:
