писал поэт. Впрочем, ухаживал он не очень энергично, зная о чувстве своего приятеля. Так появилось стихотворение, посвященное Н. С. Алексееву, в котором Пушкин успокаивал друга:
Мой милый, как несправедливы
Твои ревнивые мечты:
Я позабыл любви призывы
И плен опасной красоты…
Ему же писал Пушкин письмо, начинавшееся так:
Прощай, отшельник бессарабский,
Лукавый друг души моей…
Все это подробно рассказано в записке Липранди, бывшего тоже в это время в Кишиневе. Копия этой записки по сей день хранится в семейном архиве Наталии Ипполитовны Алексеевой–Чайковской.
Этот рассказ, конечно, не имеет отношения к П. И. Чайковскому, но является штрихом, пусть небольшим, но ярким, из жизни Екатерины Андреевны. Ведь в ее доме не раз бывал Николай Степанович, друг Пушкина. Об этом она, несомненно, в свое время поведала племяннику, который очень интересовался всем, что относилось к великому поэту.
Чайковский очень любил слушать пение своей тетки, часто пел с ней дуэты, причем очень гордился своей колоратурой — у него тогда еще был очень высокий! голос.
Немалую роль в музыкальном воспитании Петра Ильича сыграл учитель пения Луиджи Пиччиоли, бывавший в доме Чайковских. Это знакомство потом перешло в дружбу, несмотря на разницу в возрасте лет на сорок. Друзья вместе музицировали, посещали концерты и театры, спорили о музыке. И, возможно, именно под влиянием Пиччиоли юный композитор впоследствии написал итальянский романс «Полночь». Этот романс, изданный в начале шестидесятых годов, стал первым произведением композитора, появившимся в печати.
Несомненно, согревало Чайковского и теплое отношение к нему со стороны товарищей.
«Чаинька», как называли его в училище, был всеобщим любимцем. «Более широко распространенной симпатией никто не пользовался, — вспоминал его товарищ Ф. Маслов, — начиная с изящной внешности, все в нем было привлекательно и ставило его в исключительное положение». Он всегда был хорошим товарищем, действовал заодно с друзьями, принимал самое горячее участие в их делах. Его товарищ В. Герард говорил, что помнит, «как ради встречи с хорошенькой сестрой одного из правоведов они вместе добивались приглашения на бал в пансион Заливкиной и как они усердно там танцевали».
Другой товарищ его И. Турчанинов вспоминал: «…в Чайковском было что‑то особенное, выделявшее его из ряда других мальчиков и привлекавшее к нему сердца. Доброта, мягкость, отзывчивость и какая‑то беззаботность по отношению к себе были с ранней поры отличительными чертами его характера».
Об этой беззаботности и доверчивости говорили многие. «Он перетаскал товарищам чуть не всю библиотеку отца». «Его пульт (так называли в училище парты. — Л. К.) был тоже как бы общественным достоянием. В нем рылся кто хотел». В последние годы училищной жизни Чайковский вел дневник под названием «Всё», где изливал тайны души. Он был так доверчив и наивен, что держал его не под замком, а в своем пульте, где ворохом лежали и его и чужие книги и тетради.
Одним из самых ранних приятелей Петра был Турчанинов. Он вспоминал: «Оба мы, начиная с 1856 года, ходили в отпуск на Васильевский остров и поэтому всегда совершали это путешествие туда и обратно вместе. Период самых дружеских отношений наших был во время приготовления к экзаменам. Тогда мы поочередно гостили друг у друга, и я сделался своим человеком в доме Чайковских».
Вспоминал Турчанинов и забавные эпизоды из их совместной жизни:
«В старшем курсе изучали церковное право. Нужно было помнить название и последовательность вселенских соборов. Это не давалось мальчикам, и, чтобы запомнить названия «Лаодикийский» и «Сардикийский», Петр предложил запомнить фразу «Лидия Ольховская (его двоюродная сестра. — Л. К.) любит сардинки» и, благодаря этому, запомнил эти названия, как он говорил, на всю жизнь».
Екатерина Андреевна Алексеева — тетка П. И. Чайковского. (Публикуется впервые.)
«Как‑то незадолго до экзаменов, — рассказывал Турчанинов, — местом занятий мы избрали Летний сад; чтобы не таскать с собой записок и учебников, прятали их в дупло одной из старых лип, прикрытое от дождя сверху досками. По окончании каждого экзамена я вынимал оттуда мои бумаги, Чайковский же забывал это делать, и его учебные пособия, может быть, и поныне гниют в одном из деревьев Летнего сада».
Соученик Чайковского К. Арсеньев отмечал, что в училище было очень развито чувство товарищества, которое становилось тем крепче, чем сильнее была затаенная вражда к начальству. «Общие условия времени, — писал он, — были не таковы, чтобы способствовать развитию чувства собственного достоинства, но все‑таки обращение начальства становилось для нас все более тягостным». Требовалось «безусловное повиновение без рассуждений; затем следовало по, важности запрещение курить. Большинство классных «историй» происходило именно из–за курения — и все‑таки оно продолжалось в прежних размерах. Курили в душник, в форточку, курили в классах, в спальнях, на лестницах… курили не только отчаянные головы, но и многие из благонравных учеников. Строгость запрещения разжигала охоту нарушать его».
Много лет спустя Чайковский вспоминал, что курить он начал в училище и что это тайное курение доставляло ему большое удовольствие именно из‑за волнения и риска, связанных с ним.
Впрочем, не надо думать, что не было в училище положительных традиций. Безусловно, они были. Именно в эти годы любимым девизом мальчиков (кроме общего девиза всего училища «Respice finem» — «Предусмотри конец») стал девиз «Honeste vivere, neminem ledere, suum cuique tribuere», что означает: «Честно жить, никого не обижать, каждому воздавать свое».
Уже в сороковые — пятидесятые годы среди воспитанников усилился интерес к литературе. В те времена издавался журнал «Училищный вестник». Его главными сотрудниками были Апухтин, Маслов, Герард, Эртель и Чайковский, который поместил в журнале критическую статью под названием «История литературы нашего класса».
В свободное время и после уроков любимым занятием воспитанников было чтение.
Музыкой, которая в прежние годы пользовалась таким почетом, что, по словам бывшего воспитанника училища В. В. Стасова, во время рекреаций все училище было наполнено музыкальными звуками, с началом директорства Языкова стали заниматься значительно меньше. «С 50–х по 80–е годы искусство в стенах училища находило себе приют только в интимных кружках, которые группировались вокруг наиболее талантливых личностей и выражалось только в совместном чтении и декламации литературных произведений, дилетантском исполнении музыкальных пьес, совместных хождениях в театры и концерты и горячих спорах об искусстве.
