— Сорса? — глухо повторила Кирина.
— Ярогост приказал мне избавиться от нее, когда я провалился с Гамаюном. Сенатор видит в ней опасность. И я пытался, честно пытался, даже подключил Тарковски, — Кирина вздрогнула, и Капитан взглянул на нее с раскаянием. — Прости, что пришлось отдать ему тебя. К моменту вашей встречи в этом кабинете, он уже вытянул из Сорона все известные тому имена с той же легкостью, с какой в последствие вынул десятки новых из тех, кого сдала ему ты. Он мог разрушить все планы сенатора Ярогоста, но на нашу удачу служба у Президента уже не удовлетворяла его амбиций, и Тарковски нашел себе нового покровителя в моем лице. Я посвятил его в замыслы Сената, и он взялся устранить Сорсу, сделав тебя своим орудием. Однако, как и все мы, Тарковски просчитался, недооценив Гамаюна. Мы так отчаянно боролись с Мастером на трибунале, пока мне вдруг не открылась правда: мы сражаемся за мертвеца, — Церсей зажмурился, и на веках вскипела влага, просачиваясь в воспаленные трещины на чешуях. — Селены Сорсы больше нет, от нее остался один прах. Она умерла вместе с Алконостом, чтобы переродиться моим проклятием. Какой убийца стерпел бы, восстань из могилы его жертва? В ее пустых глазах я вижу свое настоящее отражение: рогатое чудище, захлебнувшееся в чужой крови.
Слова Капитана отчего-то ранили Кирину. Ее утраты не оплакивал никто. Даже порожденные собственным разумом голоса стремились обострить и без того нестерпимую боль.
— Что значит — умерла? Теракт унес десятки жизней, Сорса не единственная потеряла друга в то утро.
— Алконост не был ей другом, — горько улыбнулся пришелец, — они любили друг друга.
Кирина сочла, что ослышалась.
— Как — любили?
— Так, как не пожелаешь врагу: Алконост унес с собой в могилу ее сердце. Слезы не принесли ей облегчения, только иссушили и надорвали душу. Ее терзает не горе, а настоящая агония, — голос касианца упал. — Все поют о любви, которая сильнее смерти, а их оказалась сильнее жизни.
— Но Алконост ведь не человек.
— А Селена не гарпия. Не то ли это подлинное единство разума, о котором так много болтал Утавегу?
Мокрые дорожки пересекли лицо Церсея. От вида плачущего дракона Кирине сделалось жутко.
— Каждый день я вижу перед собой ее мертвые глаза, а ночью вслед за ними ко мне являются другие: золотые, алые, черные и малахитовые. Десятки мертвых глаз смотрят на меня из темноты, и во всех отражается монстр. Теперь мне ясно, что такое скорбь, и я больше не могу ее вынести, Кирина.
— Я бы хотел все исправить или искупить вину перед теми, кто остался жив, но… Я не могу сделать для Лернэ больше, чем сделал Гамаюн, а Селене уже ничем не помочь. Завтра она улетает с гарпиями на Аёрну, но я знаю, что и там ей не обрести покоя. Осталась только ты, — Церсей вынул из стола пакет и передал Кирине. Девушка машинально приняла и раскрыла его. Пока она рассматривала пачки денег, пустой паспорт и комплект новой одежды, Капитан повелел. — Беги. Ты найдешь экстренный выход в криптокамерах, за дверью позади морозильников. Вот ключ-карта. Смени внешность и затеряйся в Панграде.
Землянка потрясенно уставилась на касианца.
— Меня ведь поймают.
— Я расчистил тебе дорогу, ты не встретишь никого на пути в криптокамеры. Но нужно спешить.
— Мне… мне страшно.
— А разве провести остаток жизни в камере не страшней? Ты совсем молода, твое заключение растянется на десятилетия.
Кирина встала на негнущихся ногах. Голос Капитана остановил ее у самой двери.
— Постой, — девушка обернулась, чтобы снова увидеть в глазах касианца слезы. — Гамаюн сказал, что мы обретаем рорарум в сердцах близких. Помни обо мне так долго, как сможешь, Кирина. Пожалуйста.
— Ты проживешь гораздо дольше меня.
Пришелец ничего не ответил.
— Чего ты не договорил? Скажи мне все… Цер, — с тяжелым сердцем попросила она.
— Я упустил Гамаюна и Сорсу, а теперь отпускаю тебя, человека, который знает, что за терактом стоит Сенат.
— Что тебя ждет?
— Трибунал.
Кирина сделала шаг обратно, но касианец быстро сморгнул соленую влагу и замотал рогами.
— Я заслужил это как никто и уже почти не боюсь, — прошептал он. — Кроме того, я буду жить до тех пор, пока хоть кто-то обо мне вспоминает. А теперь беги.
И землянка сбежала, лишь за дверью осознав, что не сказала Капитану ни «спасибо», ни «прощай».
Беглянка попала в поле зрения десятка камер, но никто не попытался ее перехватить. На посту у Комитета безопасности не оказалось стражи, и двери бункера безропотно раскрылись перед ней. Но у самых криптокамер отчаянная храбрость изменила Кирине. Она медленно переступила порог, и мучительная боль скрутила нутро не хуже импульсной бомбы.
Все ледяные соты от пола до потолка были заполнены телами.
«Это наше общее дело, Церсей, преступление Старшего брата и солнечной сестры. Ты убил их своими действиями, а я — бездействием. Их голоса и глаза будут преследовать нас вечно».
Кирина остановилась у ячейки с надписью «Тессера Нилот». Почему-то ей никогда не приходило в голову, что у дерзкой касианки есть фамилия, словно такая формальность претила всей ее природе. Она провела пальцами по шероховатому стеклу.
— Спасибо, Тесс.
За матовым стеклом, где смерзлись останки Бастета, виднелся золотой саван.
— Прости меня, мой немножко друг.
Алконосту она не сказала ничего, лишь заглянула в глубь морозной соты, но разглядела только иссиня-черную тень.
Кирина приложила ключ-карту к неприметной двери, и перед ней открылся уходящий под уклон лаз. Она не знала, куда он ее приведет, но лестницы, лифты и переходы уводили все ниже и ниже. Спустя четверть часа беглянка решила, что углубилась достаточно далеко от Посольства, скинула тюремную робу и быстро переоделась.
Девушка выбралась наружу двумя платформами ниже, в здании заброшенной больницы. Внутри ничто не напоминало о прежнем назначении постройки, превращенной в эвакуационное убежище. Выбитые окна и покосившиеся двери были затянуты прозрачными силовыми щитами, которые Кирине удалось снять при помощи все того же ключа. В поисках выхода она набрела на командный штаб с рабочим голографом и медпункт с опечатанными инопланетными медикаментами.
Снаружи здание выглядело готовым рухнуть в любой момент. Черные черепа на желтом фоне предупреждали зевак об аварийном состоянии. Впрочем, вряд ли у добропорядочных обитателей Пятерки могло возникнуть желание посетить эти развалины. Единственная заросшая дорожка вела к заколоченным воротам, укрепленным силовым полем.
Среди бурого сора на обочине чернело нечто бесформенное. Подойдя ближе, Кирина обнаружила, что это остроконечная карнавальная шляпа, источенная дождями и снегами. Девушка подобрала находку, не в силах оставить ее в придорожной грязи.
Кирина заметила дикую яблоню в отдалении и направилась к ней. Бережно уложив шляпу к корням, она крепко зажмурилась и уперлась лбов в гладкий ствол.
— Я оказалась скверным другом, Алк, — прошептала она, — слушала, но никогда не слышала, смотрела, но ничего не видела. Прости меня, Алк, прости, я так сожалею.
Ветки скрежетнули у нее над головой, и в их сухом треске Кирине послышалось «Нет».
«Это всего лишь ветер, — напомнила себе девушка, — Алка здесь нет. Смерть для аёрнцев означает конец».
Кирина выбралась за выщербленный забор, натянув ворот по самые глаза. Кругом не было ни души.
Ей пришлось пересечь целый квартал, леденея от каждого шороха. Но Церсей подобрал идеальное время для побега. В этот час улицы Платформы невест пустовали: мужья заседали в офисах и конторах, а жены плакали над горестями героев мелодрам. Никем не замеченная, Кирина поймала беспилотное такси и облегченно юркнула в спасительный салон.
— Куда направляется уважаемая госпожа? — любезно осведомился автоматический голос.
Кирина раздумывала одно мгновение.
— В Клоаку.
