– Инночка, что случилось? – спросил Рома.
– Инусь, у тебя лицо такое, словно ты нас прямо сейчас прикопать под ближайшим кустом собралась, – поддержал Дима.
– Я с вами не разговариваю, – объяснила им сложившееся положение вещей и уподобилась Симе, надулась до состояния хомяка, только не красивого, а вообще идеального хомяка.
– Что мы успели натворить? – опешили мужики.
Я промолчала, бойкот уже вступил в силу. Мужики переглянулись и, бросив родне:
– Скоро вернемся, – утащили меня в кусты.
Точней, за кусты, на которых цвели красивые ароматные цветы. Я даже чуть не восхитилась, но быстро вспомнила, что я вся такая обиженная, а они бесчувственные гады-сволочи, которые залюбят меня до смерти раньше, чем сама помру, и пойдут искать свои половины дальше. Уже небось решили, в чем хоронить будут. А вот хрен им в обе руки, не согласная я на это, у них вкуса нет. Так и скажу, когда одевать станут. И вообще на похороны не пущу, пусть хоть на коленях умоляют. О, как накрутила себя! Инка – чемпион!
Тем временем меня усадили на скамеечку, сами присели на корточках напротив и по очереди заглянули в глаза. А у меня перед глазами – как они к моему гробу новых пассий своих ведут и говорят: «Любовь – она недолговечна, как наша прошлая жена».
– Хари у вас треснут, – сказала я вслух. – Вот вам, а не баб всяких на мои похороны водить. – Увлеклась, бывает…
– Какие похороны, любимая? – Они аж с лица спали. – Что с тобой? Что-то болит? Почему молчишь? Сима, активируй домашний регенератор! Сейчас все исправим, не переживай.
– Сима-а-а! – завыла я, вырываясь из заботливых лап двух испуганных гамадрилов. – Залечу-у-ут!
– Стоять! – раздалось рявканье за спиной.
Мужики мои на автомате притормозили.
– Мама Ардэн, спасительница! – возопила я и обессиленно повисла на плече Ромы, куда меня водружали уже третий раз. Предыдущие два я скатилась вниз по собственной инициативе, и теперь мой драгоценный зад ощутимо ныл после встречи с аттарийской землей-матушкой.
Мама Ардэн подошла к нам, следом за ней мама Грейн, папа Грейн и даже дядя Грейн. Нас окружили плотным кольцом родственники, не давая моим мужикам «спасать» меня дальше. Рома сердито смотрел на родителей, Дима, наверное на всякий случай, покрылся чешуей, чем впечатлил непривычных к таким превращениям зрителей. Я отползла за спины спасителей.
– Что вы с девочкой творите? – сурово вопросила мама Ардэн, разглядывая сына.
– Вы ее совсем перепугали, – поддержала мама Грейн.
– Нужна срочная оценка состояния ее здоровья, – прошипел Дима Горыныч.
– Причина? – поинтересовался папа Грейн.
– Странное поведение, – ответил Рома.
– Вы только заметили? – искренне удивилась мама Ардэн.
– Мама, мы не это имели в виду, – скривился Дима, возвращая себе человеческий облик.
– Допрос провели… Э-э, поговорили, в смысле? – деловито спросила мама Ардэн. – Причину выяснили?
– Ничего они не выясняли, – сдала я своих мужиков. – Схватили и потащили. Дикари! – обличила я их, поправила волосы и снова охомячилась.
На меня выжидающе смотрели все аттарийцы, и я засмущалась. Стою, носком туфли газон ковыряю и молчу. А что мне им сказать? Наехать, чего это они такие все из себя молодые, когда давно пора в маразм впасть, а некоторым так и вообще по всем законам пора того… И мне обидно, что «того» я сделаю раньше всех, хоть и сопля перед ними. Стыдно же такое говорить, ну.
– Инесса, – мягко заговорила мама Грейн, – что случилось?
– Все хорошо, – проворчала я. – Взгрустнулось просто.
– О чем взгрустнулось? – спросил папа Грейн.
Я шмыгнула носом и отковыряла кусок газона.
– Ты можешь нам доверять, – подключился дядя Грейн.
Я выковыряла второй кусок и загадочно посмотрела вдаль.
– Уж приме-то стесняться нечего, – усмехнулась мама Ардэн, – ляпай, что в голову взбредет.
– Мама! – одернул ее Дима.
– Что мама? – возмутилась она. – Я помочь хочу!
– Инночка, – Рома снова заглянул мне в глаза, – где болит?
И вот тут меня прорвало. Вдарила кулаком в родную грудную клетку и с надрывом выпалила:
– Тут, Рома! Тут у меня болит!
– Сердце!
– Легкие!
– Кажется, кости хрустнули! – переполошились блаженные аттарийцы.
– Все у нее там отлично, – объявилась Сима в сексуальном халатике медсестры и в шапочке с крестиком красным. Дядя Грейн даже челюсть чуть не потерял. – Инусь, о чем надумалось, душа моя? Мне, как священнику, можно все рассказать.
Я по очереди обвела всех собравшихся взглядом и отковыряла еще кусок газона.
– Возраст, – едва слышно произнесла я.
Аттария выпала в общий офигей. Не растерялась только Сима, которая сложила в своих универсальных мозгах два и два, подвела под общий знаменатель и дала пояснения:
– Инусик переживает, что проживет обычную земную жизнь, составляющую треть от жизни среднестатистического аттарийца.
Вся моя гуманоидная родня пошевелила мозгами, мои мужики облегченно выдохнули и даже хохотнули, паразиты. Старшая часть родни недоуменно на них посмотрела.
– Инесса не прошла через анализатор? – спросил папа Грейн.
– Прошла, – кивнул Рома. – Сразу же, как попала на корабль.
– Тогда в чем дело? – не поняла мама Ардэн.
– Вы ей ничего не объяснили, – поняла мама Грейн.
– Они мне вообще мало объясняют, все больше по норам… э-э-э, проехали, – окончательно смутилась я и покраснела.
– Что по норам? – заинтересовался дядя Грейн.
– Так, все. – Дима зарубил на корню исследовательский интерес Анатолия Константиновича. – За столом поговорим. О возрасте, – с нажимом добавил он.
– Точно, – поддакнул Рома, и вся наша воссоединенная тройной любовью семья проследовала в обратном направлении, к беседке.
Из общих пояснений я поняла, что сильно опасаться мне нечего, потому что анализатор-регенератор уже затормозил процесс моего старения, значительно омолодив клетки, а я-то дура еще возмущалась. Погорячилась… И если у аттарийцев долголетие достигнуто многовековой работой местных селекционеров, то мне в помощь все тот же регенератор, который может периодически проводить мне процедуру омоложения, что отразится не только на внешнем виде, но и на общем состоянии организма в целом.
А за то, что заподозрила мужей в вероломстве и новых отношениях, мне вынесли всеобщее порицание и чуть не выгнали из комсомола, образно, конечно. Во-первых, постоянный союз не расторгается, потому в него не спешат вступать до полной уверенности в правильности столь важного шага. И если Рома решился на это, то:
