– Так я ж не умею ничего! – удивляется Кир.
– Освоишься, – отмахиваюсь. – Пошли, покажу тебе инструменты. С аппаратами ты и сам разбираешься без особых проблем. Пошли-пошли, чего сидишь?
Я открываю все свои чемоданы и раскладываю по ковру лотки с содержимым; Кир смотрит на мои богатства круглыми глазами.
– Я думал, у вас тут одежда с драгоценностями…
– Дребедень я в деловые поездки не таскаю. Вот гляди, это называется скальпель, это пинцет, это зажим…
К тому времени, как Азамат возвращается из офисной части в конце рабочего дня, Кир уже натренировался подавать по требованию нужный инструмент, надевать стерильный костюм и менять мне маску. Конечно, в ответственный момент может и напутать, но я сама начинала свое медицинское образование примерно в том же возрасте и вроде бы неплохо справлялась с такими заданиями, хотя для меня тогда это была просто игра. Киру же в приюте наверняка приходилось работать и пользоваться результатом своих трудов (вряд ли Гхан содержал их своим горбом), так что он по идее должен быть сознательнее.
– Не могу сказать, что тебе идет, – изрекает Азамат, рассматривая Кира в мешковатом белом хирургическом костюме.
Кир корчит рожу, которая идет ему еще меньше.
– Мы тут не ради красоты стараемся, – говорю. – Если ему придется торчать со мной в операционной, должен знать, как соблюдать стерильность.
– Логично. – Азамат склоняет голову набок и улыбается. Мне. Заговорщицки. И чего мне все время кажется, что я могу что-то провернуть тайком от него?
Муж тем временем достает из-за пазухи диля замшевый мешочек и протягивает Киру.
– Держи, завтра наденешь.
Кир озадаченно развязывает шнурок и вытряхивает на ладонь в резиновой перчатке большой кулон на толстой цепочке.
– Что это? – удивляется он.
– Твой опознавательный знак, – объясняет Азамат. – Люди ведь не знают тебя в лицо, а вот по этому гербу сразу поймут, что перед ними князь. Только смотри не потеряй, это историческая реликвия, со смерти младшего брата Императора Аэды хранилась в Долхотском музее.
– Это носил какой-то мертвый человек? – неуютно переспрашивает Кир.
– Это носили несколько десятков ныне покойных младших князей за последние пятьсот лет, если я не ошибаюсь, – сообщает Азамат. – Так же как Императорский венец носили несколько десятков Императоров до меня. И то и другое почистили, прежде чем отдать нам, если тебя это интересует.
Кир задумчиво кивает, рассматривая герб. Я тоже вытягиваю шею поглазеть. Штуковина с мою ладонь размером, платиновая, с ажурными краями. В центре круг, покрытый выпуклым узором, пустоты в котором заполнены разноцветной эмалью. Посредине круга золотое дерево с малюсенькой кроной и огромной корневой системой.
– А ему… – косой взгляд на дверь детской, – что-нибудь такое полагается? – спрашивает Кир, покачивая кулон на ладони и наблюдая за бликами.
– Да, но попозже, – кивает Азамат. – Когда ему исполнится три года. Пока что маловат носить. Кстати, как тебе, держать не тяжело?
– Нет, – пожимает плечами Кир.
– Ну, значит, все в порядке, – улыбается Азамат.
Я прикидываю вес платиновой хреновины такого размера, да еще с цепью, и вспоминаю свой хом. Видимо, принцип тот же.
В деревне Акулья Пасть сейчас бабье лето – тепло, красиво. Располагается этот населенный пункт на треугольном мысу, окруженном рифами, как будто в зубах океана. Впрочем, долго смотреть на красоту мне не дали. Из унгуца мы вылезли прямо на главную площадь, где насмерть перепуганный местный Старейшина (почему-то один, остальные исчезли) представил нас населению, Азамат сказал несколько теплых, под стать погоде, слов, а я поулыбалась и продемонстрировала Алэка. Практически сразу после этого ко мне выстроилась очередь из страждущих, а также жаждущих благословения. Я быстро приставила Кира сортировать клиентов, а Тирбиша отправила организовывать мне помещение. Стою с Алэком в расшитом слинге с живописно драпированными концами, вся такая красивая, сверкаю хомом и благословляю одного за другим, потому что это можно делать и посреди улицы. Кир со сноровкой бывалого пастуха разводит население на две очереди, объясняя, что прием больных начнется, как только будет где. В деревне живет около ста человек – больше, чем в среднем по Мудангу. К счастью, не все они страдают здоровьем, а вот благословения хотят, конечно, все. Однако подозреваю, по ходу действия в окрестностях просекут, что тут происходит, и тогда съедутся соседи. В общем, мне предстоят шесть насыщенных рабочих дней.
Тирбиш возвращается и принимает у меня мелкого. Краем глаза замечаю, что на площади расставляют шатер и стелют ковры, чтобы пациенты дожидались очереди сидя.
– На сегодня благословения кончились! – объявляю в прикрепленный на воротнике микрофон. Динамики торчат из окна унгуца. – За следующей порцией приходите завтра!
Народ некоторое время ворчит и канючит, но потихоньку начинает расходиться. Кир материализуется рядом со мной, взмыленный, глаза на лбу.
– Там некоторые стонут… У вас каждый раз так?
– Это первый внезапный выезд, но в деревнях всегда очереди, потому что своего целителя нет, – объясняю. – Пошли смотреть, кого нужно лечить немедленно. Тирбиш, ты можешь пока погулять.
На коврах человек сорок сидят друг на дружке. Сразу выбираю всех детей, особенно с заплаканными матерями и бледными перепуганными отцами, быстро оглядываю остальных – вон тот от боли корчится, эта задыхается, там кто-то неясного пола лежит и не шевелится. Остальные вроде могут подождать. Устанавливаю очередность, посылаю Кира за чемоданами, сама скидываю украшения и парадный диль, оставшись в голубой больничной форме. Первого пациента вносят, работа пошла.
В первый день троих приходится оперировать на месте, пятерых отправляю на унгуцах в столицу – требуются более сложные анализы, чем я могу провести на месте, и стационар. К счастью, в шатер почти сразу пробросили провод питания, так что со светом и приборами нет проблем. Однако в таком режиме я последний раз работала во время войны. Звучит-то как…
Кир со все более и более офонаревшими глазами помогает, как может. Надо отдать ему должное, справляется хорошо для первого дня работы, хотя и непонимания случаются. Когда на счету каждая секунда, а он мне подает не тот инструмент, невозможно сдержаться и не рявкнуть, однако он, по-моему, не обижается: понимает, что тут не до реверансов. Держится он неплохо, крови не боится, от вида внутренностей и уродств в обморок не падает. Закаленный мальчик, что и говорить.
Отдых у нас образуется только на закате, когда с неотложными и с младенцами покончено. В середине дня, правда, были какие-то попытки со стороны местной администрации выкликнуть нас на обед, но я в этот момент резала, так что обед прошел без нас. Вечером же является толстый молодой мужик, судя по одежде, крупный скотовладелец, и приглашает поужинать в единственном трактире. Там к нам присоединяются Тирбиш с Алэком. Мелкий спит, и я рада, хоть поесть можно спокойно. Едим молча. Кир, против обыкновения, ковыряется в плошке.
