Пять черных окружили серебряного. Он подпустил их поближе; затем с балетным изяществом закружился, повернувшись сначала на одной, потом на другой вершине треугольника, распарывая когтями противников. Каждый удар приходился в цель. Черные отступили. Наконец один ухватился за коготь пришельца и отрезал его по суставу. Они подождали, пока чужак не начал делиться — тот проделал это почти с радостью, как будто распад был даже более важен, чем разрушение корпуса, — а потом набросились на следующего врага.
На экран пошли данные с других визоров, тот перетасовал их, затем разделил, выложив целую мозаику. «Чарльз Мэнсон» побеждал. Только одна сторона сражалась коллективно; другая боролась в перерывах между атаками на корпус и только поодиночке против сразу нескольких противников. Чужаки никогда не помогали друг другу и, кажется, даже не понимали, что так можно.
Экран дал более широкую панораму. Пауки вырыли в обшивке «Чарльза Мэнсона» около двух сотен ям, причем некоторые забрались на опасную глубину. Вокруг каждой теперь шла битва, над каждой парила колонна из обломков, к которым теперь прибавились расчлененные тела черных синтетиков. Вся картина напоминала больной индустриальный пейзаж, утыканный дымовыми трубами, где с неутомимой безучастностью, подобно огромным вшам, сражались друг с другом создания без лиц, голосов и личностей.
«Чарльзу Мэнсону» еще никогда не приходилось отражать атаку синтетиков противника, а «Вера» никогда не показывала и не использовала своих. Оба корабля в какой-то мере были осквернены, но вместе они создали вот это. «А мы хорошо работаем в команде», — мрачно подумал Фурд, наблюдая за панорамой, разворачивающейся на экране. Тахл выпускал и прятал когти, Кир машинально облизывала губы. Что чувствовал Смитсон, было непонятно, а Каанг закрыла лицо руками, но Фурд приказал ей прекратить.
Экран вновь рассыпался мозаикой отдельных сражений. Он увидел закономерность и посчитал ее стоящей внимания. По отдельности пауки «Чарльза Мэнсона» не могли сравниться с противниками. Их уничтожали, даже когда они группой атаковали одного чужака. Но программа нашла выход. Стоило им отсечь пришельцу любую, даже небольшую часть тела, как тот переставал функционировать и начинал делиться до полного исчезновения с такой готовностью, словно только того и хотел.
«Что тебя создало? — подумал Фурд, вглядываясь в „Веру“ через расстояние в тысячу шестьсот футов. — Что ты такое?» Она выглядела и вела себя как корабль, получала повреждения, имела внутреннюю структуру — та по-прежнему была видна в кратерах, озаренных не имевшим названия светом, пока корабли летели рядом сквозь темноту Пропасти. И обломки, излившиеся из пробоин, которые в каждом фрагменте заново проиграли взрывы от ракет, а потом сгорели, исчезли без остатка. И серебряный пейзаж. И самопоглощение, и превращение массы в энергию, распространявшееся по Ее изувеченному телу спиральными муаровыми узорами.
И вот теперь серебряные пауки, которые легко могли распороть обшивку «Чарльза Мэнсона», расчленить синтетиков «аутсайдера», но делились, превращались в ничто, стоило отрезать от них хотя бы малую часть, словно они могли быть только целым или ничем. И, потеряв целостность, они, казалось, хотели стать пустотой, и это увидел экран мостика. Решающий фактор в битве.
Экран показывал цифры. Пятьсот против двухсот сменилось четырьмястами против ста пятидесяти, а потом в сражении произошел перелом: триста пятьдесят против восьмидесяти, триста против двадцати. Экран запечатлел конец последнего серебряного паука. Он располосовал шестерых противников, а за секунду до неминуемой гибели отсек себе конечность и разделился, превратившись в ничто.
Корпус «Чарльза Мэнсона» напоминал кожу прокаженного: раскопки, как открытые нарывы, побеги вертикальных колонн из мусора, повсюду тела расчлененных пауков. Около трехсот синтетиков «аутсайдера» выжило, хотя у немногих остались все части тела. Без всяких церемоний пауки приступили к ремонту. Они заделывали ямы затычками из искусственного алмаза вроде тех, что Кир запустила в «Веру», те в своей изначально форме походили на дрожащие светящиеся яйца. Пауки аккуратно выбирали дорогу среди обломков, ковыляя, словно раненые солдаты после битвы, вот только тела вокруг принадлежали исключительно их собратьям. Противники исчезли, став ничем.
На мостике царила тишина, послышалось только несколько вздохов. «Вера» по-прежнему летела рядом. Кратеры по-прежнему пульсировали. Пропасть простиралась впереди и позади них; и продолжалось то, что произошло на поверхности «Чарльза Мэнсона». Никто из команды не чувствовал, что битва подошла к успешному завершению.
Когда Смитсон спросил «Что дальше?», он был первым, кто заговорил. Никто не ответил, и он обращался не к ним, а к Ней. И «Вера» уже начала действовать.
Колонны из обломков, парящие над покинутыми раскопками, становились все выше и тоньше. Вырастая, они почти в унисон покачивались из стороны в сторону, равномерно, завораживающе, как волосы утопленника, колышущиеся в воде. После каждого цикла они постепенно смещались в сторону «Веры» и вытягивались, словно были не кучей мусора, а чем-то вязким и гибким. Истончаясь, удлиняясь, колонны все больше напоминали безжизненные пряди волос, пегие от смешения кусков серебряной обшивки и вороненых останков расчлененных пауков. Не переставая двигаться, теряя в толщине, они постепенно перемещались к Ней.
Кир, вздрогнув, вырвалась из гипнотического оцепенения и даже успела задать себе вопрос, почему она не стреляет, почему никто не отдал ей такой приказ, прежде чем поняла, что на поверхности «Чарльза Мэнсона» происходит кое-что еще.
Поначалу это казалось лишь небольшим сбоем экрана, изображение пейзажа, оставшегося после битвы, стало еле заметно двоиться. Над реальной обшивкой парила ее практически не видная копия, словно корпус сбросил слой толщиной с молекулу, и тот начал подниматься вверх, сохраняя форму оригинала. Выжившие пауки, занятые ремонтом, — их движения тоже были равномерными и завораживающими, они словно превратились в тени колонн, парящих над ними, — медленно ковыляли по поверхности и не обращали внимания на призрачное отражение, даже когда проходили сквозь него. Команда сразу поняла почему, как только экран попытался дать местное увеличение: в приближении оно практически растворялось в пустоте. Мираж был заметен только на расстоянии, да и тогда оставались сомнения. Но он действительно существовал. Экран не знал оптических помех, даже небольших.
Чем выше поднималась копия, тем более отчетливой становилась. В шести футах над поверхностью, все еще повторяя форму корпуса, она уплотнилась и приобрела серебристо-серый цвет. При увеличении стало ясно, что она приобрела вещественность и зернистую текстуру, состоящую из вращающихся, завихряющихся частиц. Кир вскрикнула, а Фурд опять почувствовал во рту привкус желчи, когда оба поняли, на что смотрят.
