— У вас нет шансов, — крикнул китаец с оружием. — Сдавайтесь!
— Обойдешься, косоглазый! — Интерполовец принял фразу на свой счет, голос его звучал из-за угла совсем тихо. — Немедленно… Бросить… Брось ору…
— Его тоже, — прошептала Тьянь и присела на корточки. Коснулась пальцем прорезиненного покрытия. С ногтя сорвалась голубая искорка и перетекла на пол. Тьянь провела пальцем, оставляя светящийся след. Раз, два, три, пять штрихов. Я начал узнавать каракули, которыми Проблема открывает "общий" вход за Грань.
Впереди послышались быстрые шаги — второй китаец бежал к нам.
— Поздно, — произнесла Тьянь и оставила на полу последний штрих.
И все замерло. Точно так же, как в хабаровской гостинице. Время остановилось.
Я осторожно выглянул из-за неподвижного тела первого китайца. Его напарник завис в полулете. Промедли Тьянь чуть-чуть — и стало бы плохо, эмгебешнику оставалось полтора-два шага. Впрочем, сейчас это уже неважно. Оба азиата напоминали восковые статуи, разве что одна из них не касалась ногами пола. Феерическое зрелище.
— Не сиди, — приказала Тьянь. — Займись полицейским.
— С удовольствием, — я попытался улыбнуться, но не удалось. Не получалось даже дышать в полгруди, разбитые ребра вонзились в легкое, боль застилала глаза и мне даже казалось, что я на несколько секунд вырубился. — Не могу встать… извини…
— О-о! — спохватилась девушка, — это уж ты извини. Сейчас, погоди…
Тьянь дождалась, пока на полу откроется проход. Несимметричный четырехугольник разросся до метровой ширины, и Проблема первым делом столкнула в него замершего по стойке смирно агента китайского госбеза. Та же участь постигла и второго, застывшего на лету. С ним провозилась чуть больше, все-таки парень был раза в два тяжелее маленькой китаянки.
— Уфф, — Тьянь выдохнула, распрямляясь во весь рост, посмотрела на двух чиновников. Каждый из них трижды превосходил азиатку габаритами — Кирилл, боюсь, я одна не справлюсь.
— Да ничего, — я постарался приподняться, но грудь резануло так, что я рухнул где стоял. На фоне безобразия в груди ноющая печень совершенно не заботила.
— Не вставай…. Погоди, — Тьянь подошла и аккуратно перевернула меня на спину. — Я сейчас тебя заморожу, боли не будет. Но это ненадолго, на час-два. Потом придется колоть обезболивающее.
Я кивнул. Что угодно, лишь бы снова двигаться. И подальше от этих ножей в боку.
Азиатка вытащила из-под ремня и приподняла мне футболку. Я скосил глаза на грудь. Лучше бы не смотрел. Я не тощий как скелет, но даже на моем теле было видно, где треснувшие ребра вонзились в мышцы и легкое. В одном месте осколок ребра вздыбил кожу, намекая на возможный открытый перелом. Набухала темным здоровая гематома.
— Ничего себе, — выдохнула Тьянь. — Обычный человек такого не сделает.
— Обычный человек, — прошипел я, — не стреляет перьевыми ручками.
— Что смогли пронести через охрану, тем и стреляли. Но все же не пойму, как он тебя так…
— Погоди, — перебил я. — Что с Бородой?
Тьянь глянула на летчика, также замершего в остановленном времени.
— Боюсь, что… уже ничего.
Я дернулся посмотреть, но не смог даже повернуться. Тьянь положила руки мне на грудь, придавив к полу. В глазах потемнело…
— …не поделаешь, Кирилл. Ему бы за угол, тогда бы…
— Черт!
— Извини. Инферно убивает не очень быстро, но верно.
— Черт, черт!
— Тише, тише… Погоди, не дергайся.
Я не дергался. В ушах звучала последняя фраза летчика — "да щаз!". Повторялась вновь и вновь, уволакивая в спокойную серую даль. Где-то за неопределенного цвета горизонтом показался диск тускло-синего солнца, а рядом с ним…
Моя голова сама дернулась в сторону. Потом снова, и еще раз, и еще. Что за ерунда, перестаньте! Я не вижу этого дивного синего солнца!
— Не спать! — Тьянь снова вмазала мне по щеке, и я, наконец, выпал из затягивающего видения. Инстинктивно поднял руку, защищаясь. Тут же дала знать грудь — тупой, ноющей болью. Но все-таки не тем не дающим дышать кошмаром, который резал меня пару секунд назад. Или минут? Может быть, часов?
— Ну вот и все, — девушка наклонилась ко мне, коснулась губами покрасневшей кожи, под которой угадывался армагеддон грудной клетки. — Ближайшее время будет почти не больно. Только дышать придется одной стороной груди, справа я тебе все парализовала. Иначе совсем разорвешь легкое.
— Спасибо, — пробормотал я. — Что дальше?
— Дальше помогай мне столкнуть за грань всех нежелательных свидетелей… и летчика.
Тьянь опустила мою футболку и поднялась на ноги.
— Виталия, — сказал я.
— Чего?
— Его звали Виталий.
-
Глава 23. Не стоит терять времени
Данте остановился. Слуги послушно замерли за спиной, а сам кардинал прислушался к ощущениям. В этом коридоре что-то произошло. И совсем недавно.
Извилистый длинный тоннель под летным полем, ведущий к "Секции А" первого терминала аэрохаба, что-то видел. Запечатлел своими стенами. Что-то такое, особенное, чего никогда еще раньше не наблюдал. От чего созданный людьми проход под бетоном взлетных полос содрогнулся всеми своими конструкционными потрохами.
Данте пожалел, что багаж сдан. Если бы достать инферноптику, можно было бы взглянуть сквозь пограничный слой, хранящий в себе воспоминания о биоэнергетических возмущениях. А пахло именно этим.
Поток пассажиров рейсового самолета на Гамбург лениво обтекал замершую троицу: человека и двух нелюдей в человеческой оболочке. Данте прикрыл глаза, сначала просто веками, а затем, повинуясь какому-то чутью, ладонью правой руки. И стоило руке окончательно отгородить Данте от реального мира, как тут же проступило видение.
Берг, не отнимая ладони от глаз, повернулся. Сквозь темно-коричневую муть проступали пятна. И это не простые "глюки" зрения, они не менялись, не переползали с места на место, не трансформировались и не думали гаснуть. Наоборот, как не крутился на месте кардинал, пятна оставались на одном и том же месте, словно привязанные к тоннелю. Большой яркий прямоугольник на полу. Несколько багровых пятен там же, их свечение постепенно угасало. Одно пятно почему-то на стене возле поворота. И следы. Тусклые, едва видимые, но все же следы. Две пары ног — одна совсем небольшого размера, то ли с четырьмя, то ли с пятью пальцами на ступне. Вторая — обычнее человеческие следы, мужские. Размера где-то сорок третьего.
Данте убрал руку, оставив глаза закрытыми. Пятна и следы тотчас же пропали. Мужчина открыл глаза и внимательно осмотрел ладонь. Свою светлокожую ладонь, помнящую и огонь пожарища, и лютый холод мира одной второй, превративший руку в безжизненный отросток.
