Коннер на мгновение замер, не в силах поверить. Наверняка это было всего лишь совпадение.
— А Вик? — спросил он.
Мать затянулась сигаретой, выпустив облако дыма.
— Когда родилась Виктория, я еще не знала, что ваш отец — проклятый вор. Что он сбежит и оставит нас ни с чем.
— Он не был вором, — сказал Коннер, стараясь придать голосу больше убежденности. — Он был магнатом.
Мать испустила долгий глубокий вздох.
— Никакой гребаной разницы, — ответила она.
14. Песчаная ловушка
Выйдя из «Медовой норы», Коннер зашагал по окраине Шентитауна, уставившись на отцовские ботинки и впервые в жизни размышляя о своем имени и именах братьев. Палмер, Коннер, Роберт. Что, черт побери, это должно было означать? Ему казалось, что мать с каждым разом все больше тупит. Наверняка это было просто совпадение, нечто сочиненное ею в пьяном безумии после того, как ушел отец. Коннер надеялся, что мать никогда не расскажет об этом Робу — тот наверняка не выдержал бы подобного удара и начал бы называть себя Бобби.
Коннер пересек пологую дюну между недавно обрушившимся домом и новым, строящимся. Горстка мужчин таскала материалы из руин и снова сколачивала их вместе в двух десятках шагов дальше, в очередной раз опережая неизбежное. Больше всего тревожило в этой сцене то, что она выглядела вполне обычной. Коннер много раз видел подобное в Шентитауне, когда руины служили фундаментом для новостройки. Но после слов матери он воспринимал все иначе, и его решимость по поводу планов на эту ночь лишь усилилась, заставив забыть о тех мыслях, которые вызвали у него пиво и тушеная крольчатина в обществе Глоралай прошлым вечером.
Он прошел мимо ряда жилых строений, примыкавших сзади к дайверской школе. Палмер, вероятно, сейчас был уже дома, помогая Робу распаковать и проветрить палатку. Но все же стоило заглянуть в общежитие и проверить, не остался ли брат ночевать там накануне.
Со своего крыльца ему помахала миссис Шайлер, которая затем продолжила выметать из дома песок. Один из ее детей ввалился внутрь, занеся часть песка обратно. Повернувшись, она заорала на мальчишку, который в каком-то смысле вынуждал ее заниматься сизифовым трудом — как и они все. Люди строили дома из остатков других домов, наполняли фляжки, ели, испражнялись, спали, ждали выходных и страшились будущей недели. Вся жизнь для них была сизифовым трудом. По одному ведру песка зараз.
Следовало выбросить эти мысли из головы. Где-то все же имел место некий прогресс, и что-то становилось лучше. Именно в это верили мужчины, женщины и их семьи, медленно бредущие к горизонту. Они верили в жизнь вдали от сражений и бомб. Вдали от мятежей и стрельбы по утрам. Вдали от боссов, где солнечный свет и песок просачивались сквозь пулевые отверстия в мятой жести. Вдали от магнатов с их переменчивыми законами и тех, кто намеревался их свергнуть с помощью убивавших без разбора бомб.
Наверняка имелась причина, по которой столь многие уходили, чтобы никогда больше не вернуться. Их манила лучшая жизнь, а может, они просто больше не могли выносить далекий барабанный бой и грохот, чувствуя неодолимое желание уйти, чтобы ни от кого больше не зависеть. Именно в это, вне всякого сомнения, верил их отец. Именно это он ощущал. Мать Коннера просто пыталась отравить память об этом человеке, поскольку ненавидела собственную жизнь. Только и всего.
Дверь общежития была открыта, впуская свет и вихрь наноса. Коннер шагнул внутрь. Двое учеников в задней части спального помещения играли в кости. Когда на них упала тень Коннера, они обернулись.
— Не видели Палмера, ребята? — спросил он.
Один из парней покачал головой:
— Они с Хэпом отправились на дайвинг. Пока не вернулись.
— Разве это было не неделю назад? — спросил Коннер.
— Значит, их гребаный дайвинг затянулся. Откуда мне знать? Они ничего не говорили.
— Угу, — уныло сказал Коннер. — Спасибо.
Очередной год, когда их разочаровал старший брат. Бедняга Роб.
— Эй, мать вашу, вы не могли бы заткнуться? — крикнул кто-то с койки.
Коннер извинился и вышел. Кости снова застучали о стену.
Направляясь домой, он понял, что в эту ночь они будут только вдвоем с Робом, что несколько смешивало его планы. И все же они оставались выполнимыми. Ему пришлось бы вести разговор и возиться с лампой, к чему он не был готов, особенно после того, как побывал у матери. Все его истории были рассказаны и заезжены до смерти.
Шагая обратно через школьный двор, он пытался сопоставить свои воспоминания об отце с рассказами матери. Событий в ее изложении хватило бы на куда большее время, чем они провели вместе с отцом. Ему было шесть, когда ушел отец, и вдвое дольше он прожил, полагаясь на рассказы, услышанные от других. Вик тоже внесла свою лепту в его воспоминания, повествуя о тех временах, когда отец был молод, взрослея в Лоу-Пэбе и делая себе имя среди дайверов, а спустя годы стал боссом Спрингстона и оставался боссом, пока с ним не случился срыв, вынудивший его уйти.
Коннер сомневался, что ворошить прошлое — удачная мысль. Во многих отношениях это походило на то, чем занимались песчаные дайверы. Что хорошего в том, чтобы вытаскивать наверх проржавевшие воспоминания, пытаясь смазать их и отчистить, превратить в нечто, чем они никогда не смогут больше стать? Возможно, ему не стоило знать, кем был его отец. Возможно, мать была права, и ему следовало просто жить дальше. Даже если бы отец вернулся, он уже не был бы прежним, успев постареть, ослабеть и поседеть. Попытки цепляться за идеализированное прошлое в каком-то смысле отравляли жизнь, подобно той сволочи по имени Ностальгия, заставлявшей людей думать, что бывали куда лучшие времена и если бы только можно было туда вернуться…
Коннер взглянул на опасно накренившуюся стену, ставшую символом его прошлого. Со стороны Ничейной земли доносился отдаленный рокот, исходивший из черт знает
