делал ей массаж плеч, подруга рассказывала об ужасах происходящего:
– На вооружении Родинии теперь стоят ходячие крепости, именуемые «панцирями». Наша армия к ним была не готова. Если раньше солдаты шли шеренгами друг на друга и поочерёдно стреляли из мушкетов, теперь они вынуждены рыть рвы и чаще использовать артиллерию. Панцири обладают ужасающей огневой мощью. После них, на поле боя остаётся много раненных с оторванными конечностями или изрешечённых осколками.
Дни сменяли недели. Фронт разрастался, хороших новостей становилось меньше, а стран, вступивших в войну с одной из сторон – больше.
Мужчин начали активно призывать в армию народного ополчения, потери среди конквестов были невосполнимыми. Этих бравых мужей слишком долго учили в военных академиях, чтобы затем, их разорвало выстрелом из панциря в первом же боестолкновении.
В один «прекрасный» день пришли и за мной…
– Эдгар Радский, значит… – произнёс мужчина лет тридцати с синяками под глазами и осевшим голосом. – Разве не было сказано всем мужчинам старше шестнадцати явиться к зданию комиссариата в первый же день?
– Да, я понимаю, но у меня работа и семья…
– По-вашему, у других мужчин вашего возраста и старше – нет семьи, детей? – въелся комиссар. – Это несправедливо по отношению к ним.
– Мистер, мне очень жаль, что так вышло, но мой брат страдает от нарушения моторики! У нас нет собственного жилья, а ему ещё и нужны дорогие лекарства!
– И мне жаль, мистер Радский, но приказ есть приказ… – перебил меня комиссар и замахнулся для того, чтобы поставить печать на бумаге, по которой я должен был явиться на следующий день в распределительный пункт для отправки на фронт.
– Я умею лечить людей! Отправьте меня, хотя бы, в лазарет, но только не на передовую! Я обязан заботиться о брате, сэр! – я встал на колени перед столом начальника, засунув поглубже собственную гордость.
– Лекарь? – спросил начальник, остановившись в сантиметре от документа. – В нашей картотеке нигде не сказано, что вы лекарь, мистер Радский! За вашу ложь, следовало бы отправить вас в штрафной батальон! Благодарите Господа за то, что я не лишён сострадания к молодым!
– Я не вру, господин! У меня незаконченное медицинское образование! Всё это время, до войны, я зарабатывал на жизнь частными услугами! Отправьте меня в лазарет, умоляю! Только не на передовую!
Комиссар посмотрел на меня покрасневшими от усталости глазами. Поджал губы и шумно втянул носом воздух. Затем убрал печать в сторону.
– Моя дочь, ей восемь лет, больна… – произнёс мужчина. – У меня есть деньги на лечение, но проблема в том, что в угоду раненным солдатам, поснимали из городского госпитали практически всех толковых врачей. Я никак не могу попасть на приём, даже просто для того, чтобы узнать, чем она больна! С каждым днём моей Белле становится всё хуже, а я, тридцати двухлетний полковник, ничего не могу с этим поделать, и от этого мне хочется разрыдаться, даже будучи мужчиной!
– Сэр я…
– Я не сомневаюсь, мистер Радский. Не сомневаюсь, что вы искренне, подчёркиваю, искренне желаете ей помочь совершенно бесплатно, ведь вы, мистер Радский, по зову сердца работаете лекарем. И я дам вам возможность ей помочь. Я человек строгий, но справедливый. Вы поможете мне, а я помогу вам не попасть в армию, в принципе. Скажу заранее, если, тьфу-тьфу, не дай О, её болезнь неизлечима… Не пытайтесь скрыть. Скажите, как есть. Я всё равно выполню свою часть сделки. Но учтите, если вы соврали, и у вас нет никакого опыта лечения людей, из-за чего мой ангелочек отдаст Господу душу раньше, чем положено – вам от меня не сбежать, мистер Радский! Вы будете точно также стоять передо мной на коленях, и молить о том, чтобы я просто отправил вас в штрафбат! Вы согласны на такое?
– Согласен, господин! – встав на ноги и отряхнувшись, ответил я.
– В таком случае, жду вас ближе к семи часам по этому адресу, – комиссар протянул мне бумажку и отпустил.
Двенадцатое воспоминание
Огонёк масляной лампы подрагивал в углу панциря. Снаружи даже не думал утихать дождь. В тоже время, здесь, за несколькими слоями металла, обстановка была довольно уютной. Поскольку машина всё время была закупоренной, сюда не проникли вода и грязь. В воздухе витала пыль, но терпимо.
Самое главное – здесь было тепло. Одежду я повесил сушиться на внутреннюю часть пушки панциря. Рядом с ней лежало несколько ядер, но орудие вряд ли осталось на ходу, как и сам панцирь. Судя по тому, что я успел разглядеть снаружи – ноги и колесо машины отказали из-за отсутствия смазки.
– Республика Родиния создала панцири на замену артиллерии, – продолжал я рассказывать детям истории из прошлого. – Обычные пушки располагались в глубоком тылу войска, а люди, обслуживающие их – ценились на вес золота. Пушки были страшным орудием, но предсказуемым. В зависимости от расстояния, ты мог даже увидеть, в какую сторону летит снаряд и отбежать. Да и потери они наносили не основные. Большая часть солдат гибли в штыковой. И вот, когда появились панцири – эти передвижные орудия, экипаж которых невозможно было достать ни пулей, ни штыком, – бритонская армия начала нести страшные потери. Даже среди санитарных – большинство стали безвозвратными. В мой город постоянно прибывали молодые мужчины без рук и ног, ослепшие, с обожжёнными лицами.
– Неужто эти панцири были непобедимыми?! – воскликнул Марко, посильнее закутавшись в парусину.
– Как оказалось, управу можно найти и на
