наружную. И на-ачхать. Ох-х… Л-ладно, чё-то я это… всё короче. На боковую.
Лёха бросил на стойку ключи и завалился на свою лежанку, совершенно позабыв об открытой двери подсобного помещения и вообще обо всём на свете. Я прошёл за стойку, мимо лежавшего на животе Лёхи и затворил дверь подсобки, снова оставив Смелякова Павла Юрьевича в кромешной темноте.
Остаток дня я пытался скоротать разными способами: читал этикетки на кранах у бара, разглядывал фото, украшавшие стены заведения. В основном там были ничего не значащие картинки с изображениями шишек хмеля, огромных деревянных бочек, стаканов, наполовину наполненных жёлтым напитком, а наполовину — белой пеной. Висели в рамках на стенах и фотографии владельцев пивоваренного завода, продукцию которого продавали в Гроссбухе: владельцев как прошлых, так и нынешних. Я заглянул в каждый уголок этого скромного питейного заведения, пошарился в кассе и в ящиках тумбы за баром. Ничего интересного: в кассовом аппарате осталась только мелочь, которую так и не забрал никто из тех, кто ходил по округе и обносил все кассы во всех торговых точках, все дни после конца света. В ящиках тумбы были только документы: всякого рода квитанции и накладные, вчитываться в которые у меня не было никакого желания.
Ближе к вечеру я заглянул-таки за полотенца, висевшие на решётках, и посмотрел сквозь дверное окно на улицу, залитую огненным светом заходящего солнца. На крыльце больше никого не было. Видимо, мой преследователь и впрямь потерял интерес к пивному магазинчику, едва его интерьер скрыли от его взора мои полотенца. Может быть, его что-то отвлекло, и он снова ушёл бродить по дороге, выискивая себе новую жертву. Надеюсь, что так. Выйти за решётку и основательно осмотреться я не решился: подумал, что лучше оставлю это на завтра, когда уже серьёзно вознамерюсь выходить и продолжать путь.
На стойке стояла Лёхина недопитая полторашка Гроссвайса, которую вполне можно было подставить под нужный кран, наполнить до краёв и выпить до дна, чтобы крепче спалось. Но, посмотрев на лежавшего без чувств и громко храпевшего Лёху, я решил этого не делать. К тому же, завтра мне будет нужна ясная голова на плечах. Как только зашло солнце, я лёг спать.
На рассвете я проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо.
— Эй, дружище! Давай, вставай! Пора!
— М-м-м?.. Чё пора? — недоумевал я спросонья, пытаясь разглядеть в темноте того, кто пытался меня разбудить. То был Лёха. Лицо его было опухшим, глаза — красными, со здоровенными водянистыми мешками под ними. Выглядел он отвратительно, но казалось, что чувствовал он себя на все сто. Он улыбался, будто бы радуясь чему-то, и улыбка его меня сразу успокоила: я понял, что будит он меня не потому, что в магазин кто-то ломится, и нам пора срочно убираться отсюда, а просто так.
— Выходить пора. Светает. Чем раньше выйдем тем больше успеем до темноты.
— Чего успеем?
— А что бы ты хотел успеть? Ты к девчонке своей вроде собирался. Передумал?
— Нет, не передумал.
— Вот и давай, поднимайся и давай готовиться. Я с тобой пойду. Как ты сказал: всё лучше, чем здесь сдохнуть. Может, и чем-то полезен буду. Да стопудов буду! Я ж придумал, как тебе к ней попасть, чтоб зомбари тебя не сожрали. Во сне увидел, прикинь? Дичь только такая, что капец, так что ты сразу готовься. И помощь тебе там сто процентов нужна будет. Но это потом расскажу, по ходу. Щас ещё много чё сделать надо, так что ты вставай давай шустрее. И это… Похавать у тебя есть чё-нибудь? Не помню уже, когда ел в последний раз.
Кто-то уже шаркает ногами в коридоре. Наверное, Ирин отец: он из них троих самый жаворонок. С завтраком я пока повременю: дождусь, пока Ира проснётся, а там уже вместе выйдем из комнаты. Оставаться наедине с её предками мне пока ещё некомфортно. Не знаю, чем заняться до этих пор. Писать уже рука болит. Может, почитать? Почему бы и нет. А лучше — пороюсь в её коробке с хламом и поищу батарейки для приёмника, который стоит у неё на столе. Как я понимаю, стоит он там больше для красоты и антуража: с трудом могу представить Иру слушающей радио перед сном, как какой-то старый дед из прошлого века. Но, быть может, если я найду батарейки и вставлю их куда надо, он поймает что-нибудь. Какую-нибудь радиоволну, на которой нам подскажут, что делать дальше: где раздобыть машину, как выехать на дорогу, миновав всех мертвецов в округе, и вырулить на объездную, ведущую прочь из этого города, превратившегося в одну большую часовую бомбу. Радиоволну, на которой сидит джин-диджей и раздаёт бесплатные советы всем отчаявшимся. Просто полнейший нонсенс. Даже если я каким-то чудом отыщу нужного размера батарейки, если они будут заряжены, и если приёмник с ними и впрямь заработает, то всё равно с вероятностью близкой к стопроцентной я буду крутить ручку переключения частоты и слушать одни только свистящие и шипящие помехи. Дурацкая затея.
Дневник на сегодня я, пожалуй, оставлю. Вернусь к нему уже завтра утром, в это же самое время. Рассказать за один присест обо всём моём пути от Гроссбуха сюда у меня вряд ли получится, но напишу столько, сколько смогу. Заодно и о том, как пройдёт сегодняшний день, парой строчек обмолвлюсь. А пройдёт он, похоже, опять в напряжении, на нервах и с шальным желанием отмотать время вспять и утром тридцать третьего дня остаться дома.
Шестое сентября. Сороковой день с начала вымирания. Батарейки для радио я нашёл и вставил их куда следует. Результат пока нулевой. На всех волнах либо нескончаемое шипение помех, либо тишина: как я и предполагал. Ну, попытаться-то точно стоило. Не пробовал, кстати, проверить его на балконе или лучше — на крыше. Благо, туда теперь проход открыт: во многом благодаря мне, между прочим. Сам себя не похвалишь — никто не похвалит! Ладно, игры с радиоприёмником отложим
