— Это похоже на Поганое поле? — удивился я.
— Пошли к тачкам! — предложил Габриэль.
Так и сказал: “К тачкам”. И подразумевал не садовые тачки, а средства перемещения. Раньше я не замечал за ним использование сленга. На тру-ру он разговаривал как сиберийцы — без жаргона.
Среди деревьев на границе свободного пространства у гравитационной дороги под навесами стояли матово поблескивающие в свете левитирующих фонарей устройства, похожие на автомобили без колес. Формы у них различались, но в целом повторялась тема вытянутого и приплюснутого снаряда со стремительным очертаниями.
При нашем приближении в ближайшей тачке протаяла дверь. Я подумал, что это какая-то молекулярная технология, оперирующая материей на уровне молекул и атомов. Если задуматься, то в технологиях россов я еще не встречал подвижных или крутящихся частей. В поезде — и вот теперь в “тачках” — нет колес. У симботов нет шарниров на месте суставов; вещество, из которого сделан бот, изгибается подобно резине. Хотя это далеко не резина.
В тачке были установлены друг напротив друга два мягких диванчика, между ними находился низкий и узкий столик с “брайлевскими” пупырышками.
Когда мы уселись, Габриэль провел рукой над столиком. Дверь заросла, и тачка без инерции поднялась на метр над землей. Она плавно (мы ничего не ощутили) выдвинулась из-под навеса и косо поднялась в ночное небо. Озаренные светом кущи за прозрачными стенками с пугающей скоростью унеслись вниз.
— Ваши линзы… — сказал я. — Это дополненная реальность, правильно?
Росс, сидящий напротив нас с Кирой спиной к направлению полета, хмыкнул:
— Догадливый!
— И элементы этой реальности “прикреплены” к этим вот шишечкам? Везде, где эти шишечки, вы что-то видите? Интерфейс, надписи, объявления, кнопки и рычаги?
— Да, это маркеры дополненной реальности. Ты понял это из опыта своего квеста?
Я молча кивнул и поглядел сквозь “окно”. Под нами расстилалось темное пространство, похожее на озаренное звездами и туманностями перевернутое небо. Светящиеся линии, точки и пятна складывались в причудливые абстрактные узоры.
Рядом со мной Кира испустила восхищенно-завороженный вздох. Она уже без ума от Республики Росс. Да, она тут останется, что бы ни решил некий парень по имени Олесь Панов.
— Эта штука так и называется — “тачка”? — спросил я, чтобы перестать думать о глупостях.
— Да. А что?
— Ничего, — сказал я.
Язык развивается очень странно, размышлял я. Хатами здесь называют все жилые дома и даже купе. В Эру Тельца слово “хата” широко использовалась где-то в Украине, Белоруссии и Польше. А еще зэки так называли тюремные камеры. Сейчас же, видимо, это слово широко распространилось и не вызывало ненужных ассоциаций с тюрягой или деревянной избой под соломенной кровлей. Со словом “тачка” произошла та же история. Жаргонный термин прочно вошел в “официальный” обиход.
На росский язык сильнейшее влияние оказал английский и популярные жаргонизмы. Вероятно, россы не слишком переживали за воображаемую чистоту языка, и поэтому случилось то, что случилось.
В сущности, чистых языков не существует в природе — так же, как и “чистых” национальностей. Любой язык на протяжении всей своей истории менялся и вбирал термины из другой языковой среды.
В Вечной Сиберии разговаривали так же, как и пару веков назад — речь тут больше не о чистоте, а незыблемости языка.
Мы летели над равниной, окаймленной с трех сторон холмами, которые утопали в зелени и огнях. С четвертой стороны равнину ограничивала широкая река. Не Танаис ли это, впадающий в Мутное море? И не по ней ли Отщепенцы сплавляются в Секцию Буфер, чтобы получать адреналин и шрамы в договорной войне?
Равнина освещалась гораздо скуднее холмов, но я сумел различить, что она изрядно пересечена скалами, сопками и каньонами. Отличная площадка для шутинга…
— А тачками управляет искусственный интеллект? — снова нарушил я молчание.
Кира и вовсе не могла говорить, полностью поглощенная видами внизу. Она буквально прилипла к окну.
— Умботы, — поправил Габриэль. — Это и есть искусственный интеллект. Но он не один, их много. Никакой разум — ни искусственный, ни естественный — не способен развиваться в отрыве от себе подобных. Разум рождается не в мозгу, а между мозгами. Непонимание этого элементарного факта мешало ученым Эры Тельца создать настоящего умбота… Да, ты прав, Олесь, в каждой тачке и хате есть свой умбот. И все они постоянно общаются, образуя сеть.
“Тачка” и “хата” все же резали слух. Интересно, а туалет у россов называется “параша”? Спросить страшно.
Наш летающий аппарат начал снижение, о чем я догадался по приближающимся огням и слегка завалившемуся горизонту.
— Вот моя усадьба, — сказал Габриэль.
Среди деревьев, к которым мы приближались, торчали белые шестиугольные бочонки. Они увеличивались, и стало ясно, что это здания.
— Живу без изысков, — скромно произнес росс, — по-простому.
Между зданиями обнаружилась площадка. Конечно же, шестиугольная. Тачка приземлилась без единого толчка. От полета у меня остался привкус фальши — именно из-за полного отсутствия ощущений. Такое чувство, будто мы сели в машину, а она никуда и не перемещалась, просто на экранах изнутри нам показали объемный фильм.
Но из протаявших дверей мы выбрались именно на площадку, а не на полосу вдоль гравитационной дороги, откуда начался наш полет.
Я снова проявил сообразительность, оглядев двух- и трехэтажные шестиугольные здания:
— Это модульный дом?
На сей раз Габриэль удивился:
— Ну да! Его можно перестраивать, как угодно. Шестиугольники — одна из самых совершенных форм в природе. Недаром у пчел шестиугольные соты, и у снежинок шесть лучей. Скучно жить в доме, форма которого не меняется.
Скука — основная проблема россов, подумал я. Уровень жизни такой высокий, что им ничего не остается, как беситься с жиру. Устраивать договорные войны, ездить к карго-аборигенам, газовать на байках, охотиться на Лего…
Над площадкой и вокруг зданий левитировали фонари. Когда мы вышли из тачки, они засияли ярче.
На краю площадки стояли два симбота белого цвета.
— Ну что ж, — улыбнулся Габриэль, — добро пожаловать ко мне домой! Мы, россы, ведем преимущественно ночной образ жизни, потому что днем банально жарко… И с этой жарой иногда не справляются уличные кондиционеры… Надеюсь, вы не устали? Я хотел бы с вами поговорить.
Мы промолчали. Нет, мы не устали. А поговорить я хотел тоже — причем очень сильно.
***
Мы расположились в садике за овальным столом у самой стены одного из зданий среди цветов и декоративных кустов. Кира и я положили свои неуместно выглядящие баулы прямо на газон и сели на упругие эргономичные кресла.
Наверное, не только баулы, но и мы сами выглядели здесь неуместно, как масаи с копьями и в набедренных повязках в торгово-развлекательном центре.
Я, правда, не взял с собой “копья”, то есть любимый автомат и не менее любимую шпагу, но своим диким видом мало чем отличался по сути от масая.
Габриэль же скинул накидку и швырнул, не глядя, прямо на газон. Симботы приберут, зачем париться в поисках вешалки?
Когда мы уселись, стена дома рядом стала прозрачной, и я увидел внутри минималистично устроенное помещение со столом, диваном, стульями. Больше не было ничего. Вероятно, дополненная реальность превращала этот скудный интерьер в нечто более привлекательное, а изменчивые стены с молекулярными технологиями предоставляли все необходимые удобства.
И стены, по всей видимости, меняли прозрачность в зависимости от желания Габриэля.
Росс, возможно, уже отдал умботу дома не одну команду, пользуясь невидимым для нас с Кирой интерфейсом.
Мое предположение подтвердилось, когда один белый симбот принес поднос с тремя высокими бокалами, наполненными прохладительными напитками. Напитки оказались не сладкими, но имели чудесный свежий вкус, который трудно описать.
Попивая напиток, я поглядел на вальяжно развалившегося в кресле Габриэля и подумал, что одолеть его в собственном доме практически невозможно. Он постоянно на связи с умботом, а умбот управляет всей техникой, включая симботов.
