к месту размещения копии «Верности». Хэйт покривилась: два божества между собою ладили, а их служители никак не могут прийти к согласию.
Время за всеми пререканиями утекало, как вода сквозь пальцы. Она достала из запасов большой лист бумаги, скопировала на него карту Велегарда. К счастью, игра позволяла переносить карты известных локаций автоматически, по запросу, а не заставляла черкать от руки.
— Здесь, — пришлая обвела пальцем немалую область на карте. — Храмовый квартал. Храм Балеона в центре, на холме, — тычок, и жрец Милосердного морщится. — У подножья холма вход в храм Ашшэа, — обмен взглядами с жрицей, уж та понимает без слов, что сам храм расположен под землей. — Между ними, если шагать по прямой, зеленая парковая зона. Вот здесь даже дорожки сходятся.
Для масштабирования Хэйт параллельно сверялась с увеличенной виртуальной картой, та позволяла куда больше, чем бумажная копия.
— Раз вы хотите полную копию «Верности», — художница перевела дух. — Нужно воссоздать условия. Не в том смысле, что перенести потухший вулкан, — оборвала забубнивших было чиновников Хэйт. — Постройте что-то вроде беседки… башни… пагоды… часовни… Словом, некое строение, в котором высокий потолок, нет окон и всегда темно. И уже в нем разместите копию барельефа. Да, и не забудьте светлячков. Без них зрительный эффект будет не тот.
Она откинулась на спинку стула, выдохнула с облегчением. Дискуссия вокруг нее и «Верности» снова начала набирать обороты, но теперь уже с учетом локационного предложения Хэйт. Конструктива в обсуждениях явно добавилось.
— Раз мы договорились, я могу идти? — художница обвела взглядом галдящих неписей. — Чудненько. Тогда все подтверждающие документы высылайте мне почтой.
— Доброе дитя, ты ведь помнишь, что тебя ждут в Ордене? — отвлекся от переговоров жрец Балеона Милосердного. — За заслуженной наградой.
Хэйт коротко кивнула. Встретилась взглядом с живой сталью — жрица Ашшэа глядела на нее выразительно. Тень за спиною жрицы шагнула в сторону. Бесшумно хлопнула в ладоши. Хэйт ответила легкой полуулыбкой.
И сбежала наконец-то из этого многоголосья.
Маська назначила встречу подруге в Обжорке. Почему именно там, а не в клановом доме, глава Ненависти не стала уточнять. Как знать, может, у деловитой гномочки еще встреча назначена, из тех, что проводить уместней в непринужденной трактирной обстановке, да под превосходную пищу от мастера-кулинара Сорхо?
Однако реальность опровергла сие разумное предположение: трактир оказался закрыт. Что, впрочем, не помешало Хэйт в него зайти — настройки доступа к заведению в любое время дня, ночи, выходных и отпускных владелец как на нее оформил, так и не изменял.
В зале было темно: свет выключен, ставни закрыты.
— Есть кто? — окликнула Хэйт.
Если не гному, которая могла, по идее, усвистать по срочным делам, то Сорхо или его помощницу повариху.
— С возведением в титул,
С возведением в титул,
Наша Хэйт, дорогая,
С возведением в титул тебя!
Грянуло из глубины зала. Засверкали малюсенькие вспышки фейерверков, отдаленно похожие на бенгальские огни, только разноцветные и не на проволоке. В сторону слегка обалдевшей Хэйт выдвинулась делегация по встрече о пяти лицах: Сорхо с огромным тортом с кучей свечек в руках, Маська, Локи и малышка Линни с Лифией, мастерицей кулинарного дела.
— От нас и от всех, кто хотел бы присутствовать, но по разным причинам не сумел, — пророкотал трактирщик. — От всей Ненависти: поздравляем тебя с дворянством! Задуй.
Хэйт с шумом изобразила драконье дыхание, погасив разом несколько дюжин свечей.
— У-и-и! — восторженно пискнула Линни.
«Они и конфетти в вирте раздобыть умудрились», — отрешенно подумала художница в наблюдениях за рукотворным хаосом, устраиваемым в честь нее. — «Или изобрести, эти могут».
— Ты нас в тот раз так огорошила, — состроила умильно-обиженное личико гнома. — А могла бы предупредить. Хотя бы меня. И мы бы красиво отметили, а ты, как всегда, снегом на голову.
— Сосулями, — хихикнул Локи. — Вроде так у вас говорят? Была у меня подруга по переписке из Санкт-Петербурга. «Котаны и кисули, осторожно — сосули».
Заулыбались на это изречение все, даже те, кто сосульки в глаза не видел.
— Ай, ладно, — Маська подошла к Хэйт, прислонилась головой к плечу приятельницы. — Режь тортик быстрее. Нам тоже есть, чем похвастаться.
Чтобы похвастаться, пришлось (конечно, после дружного поедания обалденно вкусного торта) покинуть Обжорку. Обойти здание и проникнуть в него снова — через неприметную дверку со стороны узкого проулка между домами.
Сорхо это сделал: воплотил идею с подпольным бойцовским клубом. И сразу же, как только Хэйт ступила на присыпанный светлым песочком каменный пол, вручил ей презент — именной кулон. Ник и номер — первый, все-таки автор идеи — были аккуратно выложены крохотными блескучими камушками с гладко обрезанной и отполированной обратной стороны.
А переднюю часть Гринвич, это он занимался изготовлением жетонов-кулонов, все же упростил относительно первоначальной задумки. Чешуйчатая лапа сжимала покрытый трещинами камень, как на эскизе Хэйт, но вместо цельной надписи: НЕНАВИСТЬ, ювелир вырезал и залил расплавленным серебром только букву Н.
Художница не успела возмутиться, как Сорхо призвал «объяснительную бригаду» в лице самого Гринвича. Тот почему-то дожидался их возле арены, не стал подниматься в зал, где задувались свечи.
— Если выводить все слово, булыжник приходилось брать огромный, — сообщил ювелир (и по совместительству лучник). — И, само собой, тяжелый. Или так мельчить, что выходило неразборчиво. А потом ваш бард, Вал, спел нам куплетик про кафе Счастье и состояние нестояния. И меня озарило: счастье! Happiness. Наша русская Н от Ненависти пишется так же, как H в их забугорном счастье.
— Трактиры, где мы разместим арены, будут называться по-разному, — подхватил Сорхо. — Я не готов переименовывать Обжорку. Но мы включим их в сеть — и вот ее назовем Счастье.
Мася хлопнула в ладоши и мелодично напела строки, ранее придуманные художницей и навеянные сладкой песней-признанием Вала.
— Я хотел бы открыть кафе,
Сделать «Счастье» его названием.
Чтобы каждый ушел из него подшофе,
В состоянии нестояния.
— Ага, именно, — потрепал по макушке гномочку мастер-кулинар. — Это теперь будет гимн нашей сети трактиров, кафе и прочих едален.
— Свои будут знать, что клуб — это Ненависть, — продолжил мысль Гринвич. — А людям с улицы вовсе ни к чему знать название. Пусть считают, что Н — это от счастья. И выбитые зубы, и сломанные конечности — тоже от счастья. Большого.
