и мне слабо верится, что сюрпризов похлеще в процессе не всплывет.
— Есть беречь болты и затыкать дыры, кэп, — излишне бойко откликнулся авантюрист.
— Мась, Хэтти поставь на охрану барда, — продолжил командовать Рэй. — Хель подвижная, до Хэйт есть шанс достучаться, если станет совсем жарко… в текущем раскладе: мокро. А Вал, пока играет, натуральная недвижимость. Играет-то красиво, будет жаль, если сорвут ему концерт.
— Нашел сторожевую собаку, — проворчала гномка, но указание выполнила. — Ладно, лапу и голос подать не затребовал.
Общение команды и подготовка к бою фиксировались сознанием Хэйт, но так отстраненно, словно это происходило на другом слое реальности. Пожалуй, в данных обстоятельствах уместно было бы сравнение с рыбкой, что с небольшой глубины наблюдает за появлением кругов на поверхности воды. Она отмечает изменения, но не видит мальчишку, который бросает камешки в море, чтобы те прыгали, делали «блинчики», не слышит его азартного смеха. Рыбке видны лишь круги на воде.
Художница делала наброски. На предельной для себя скорости, без детализации, лишь основные моменты — зримые «якоря», чтобы упустить как можно меньше и потом, в более спокойной обстановке, выбрать лучшие «кадры». Облечь их в цвет, дать им форму, движение, эмоции… Кто-то спросит: откуда движение и эмоции у статичного куска бумаги или холста? Хэйт на такой вопрос лишь отмахнулась бы и посоветовала взглянуть на работы мастеров прошлого.
Записать видео, и уже с него выбирать моменты — простой путь, но на нем теряются живые эмоции смотрящего. Есть звук, движение, момент — ах! — до бисеринок слез восхищения в глазах наблюдателя, есть первый, самый яркий пик эмоций. Повтор смажет эту яркость: изначальный восторг не растает бесследно, но запредельность чувств размоется.
«Зато ведь можно пересматривать самое-самое!» — возразят иные, и будут правы. Так что видео Хэйт тоже писала, как и (предположительно) все присутствующие.
Листы с набросками сменяли друг дружку. Вот: Хель стелется над сценой, концы полупрозрачной ткани ложатся волной, снежный барс в прыжке перекусывает длинное тело ядовитой мурены, с беспечной улыбкой касается клавиш бард… Вот: танцовщица сгибает свое тело в какую-то безумную геометрическую фигуру, так, как человек вовсе гнуться не должен, музыкант уже не улыбается, он сосредоточен и решителен; голова-купол кубомедузы приподнимается на тонких прозрачных щупальцах, готовых сжаться и выплеснуть в сухопутных едкой отравой, да только струя пламени от саламандры уже рвется навстречу бледно-голубому куполу, в коем мерещатся черты уродливого лица…
Вот гнома, опускающая топор на зубастую голову неопознанного морского гада. Тогда же она читала спонтанную лекцию о мурмурации рыб, как следствие вопроса от Локи: «Причем тут мурчащие котики?» То ли вторая, то ли третья волна принесла с собою плотные шары, состоящие из мелких рыбешек, двигавшихся настолько синхронно, что издали казались единым организмом. Хель на этом наброске кружится юлой, и ткань закручивается спиралью вместе с демоницей. Бард продолжает играть. В его мире время остановило бег, закольцевалось в мгновении, когда счастье стало мелодией.
Здесь же: спиной к спине авантюрист и убийца, разделывающие это бесчисленное множество рыбешек на филе, и Монк в сфере зеленоватого света; блики от сферы не позволяют утекать жизням друзей сквозь множественные ранки — воплощенный Эдикт: Жизнь, одно из новообретенных с классом Вершитель умений.
В какой-то миг плавная мелодия набрала темп. Вобрала в себя звуки схваток Ненависти с морскими тварями, их ярость и раж. От гневного моря музыка взяла напор и мощь, неукротимость и величие. «Симфония великой сечи», — потянуло на пафос Хэйт, когда случился этот переход. Чуткое тело танцовщицы подхватило запальчивый порыв, движения ускорились, стали шире, темпераментнее.
Сфера молний украсила зал филармонии яркими вспышками. Демоница не прерывала танца: изгибы тела в изгибах молний ткали узор безудержной пляски. Фурия в родной стихии — в бою, безудержная и ослепительная.
Полчаса передышки дает сфера молний вымотанным непрестанной битвой игрокам. Разрушительная сила молний для подводных созданий едва ли не губительней огня. Но вот последний разряд ударяет в осклизлую тварь, выбивает из той все здоровье и гаснет.
Подтопленный зал филармонии украшают многочисленные «гейзеры»: из-под воды выныривают и мчат к свету, к теплой плоти сухопутных черные морские ежи, бурые глубоководные удильщики и длинноногие красно-белые крабы-пауки. Они сопровождают главную гостью приморского курортного города — гигантскую цианею. Огромная медуза элитного ранга по-своему красива: купол в форме колокола двухметрового диаметра похож на грозовую тучу с вызолоченной солнечными лучами верхушкой. Под куполом как будто юбка из плиссированной коралловой ткани — или полураскрытый бутон удивительного растения. И пучки прозрачных тонких щупалец, благодаря которым медуза словно парит в водной взвеси.
— Локи, все, что горит — в цианею, — дает распоряжение кинжальщик.
Авантюриста не надо просить дважды. Он и Салли жгут со всей мочи: саламандра огнем стихии, человек — изобретениями алхимиков Тионэи. Гнома рубит топором щупальца, а вот Хэтти яркая гостья не по вкусу пришлась — медуза тоже жжется, кислотой.
Шкала здоровья элитной твари проседает куда медленнее, чем у тех, кто с ней бьется.
— Дальше — на банках. Уйдет вся мана, ее восстановление любыми способами отключится на час, — в голосе Монка слышатся раскаты грома. — Эдикт: Смерть.
И все враждебные цели в радиусе сцены… рассыпаются серебристыми искрами. Искры тают быстрей, чем снежинки на ладони, а дымчатых сфер с лутом после массовой зачистки монстров — нет. Ни дропа, ни опыта — этот Эдикт Вершителя ультимативен, он не предназначен для обогащения или прокачки.
В серебряных искрах и водных брызгах парит Хель, словно невесомая бабочка. Художница, чуть было не прервавшая цикл набросков, чтобы присоединиться к схватке, возвращается к перу и альбому.
Ступень за ступенью отвоевывало море пространство у сопротивляющихся «букашек», и вот уже не остаточные брызги покрывают сцену Ла Мьюсика блескучими каплями, а очередная — кажется, восьмая по счету — волна заливает поверхность сцены по щиколотки игроков. Хель танцует: босые ноги будто не замечают холодной воды, нужно что-то существеннее, чтобы сковать движения неистовой фурии.
Не только избыток влаги приносит волна: вместо опасных, но неразумных тварей следом за белой пенной шапкой в Ла Мьюсика вплывают нереиды. Зеленовласые девы морские прекрасны, но уровни — сто пятьдесят — прозрачно намекают, что всех сил Ненависти не хватит, чтоб одолеть пятерых красоток.
Вал играет быстрее, быстрее… за полетом пальцев над клавишами невозможно уследить. Звук обрывается на самой высокой ноте. Взмывает над сценой Хель: ее руки вскинуты, точно крылья, левая нога вспарывает водное полотно, и веером широким округ разлетаются хрустальные брызги.
