По реке сплавляли лес. И возили камень с Высокого карьера. Вверх поднимались корабли южан с шелками, чайным листом и тонким костяным фарфором. Пожалуй, река будет хорошим вложением средств.
– Погоди, – Урфин отвлекся от слонов, выглядевших вполне натурально, – ты собираешься заставить ее присутствовать?
– Всех, кто имеет герб.
– Со всеми понятно. Но ее-то зачем?
Слоны Мюррея – подарок Самаллы – держались на том берегу. Кайя видел их издали – огромные серые существа, столь же величественные, сколь и неуклюжие. В стенах города слоны бесполезны. А вот на берегу… вопрос. Кайя не приходилось сталкиваться со слонами вживую.
Но на гравюрах животные выглядели внушительно.
– Эй, – Урфин снял фигурку слона с карты, – ты отвечать собираешься?
– Это ее долг. В конечном счете ничего особенного не произойдет. Я погашу страх и…
– И память тоже?
– Что?
Вот что у него за привычка перебивать вопросами? И направление беседы Кайя не нравится.
– Кайя, ты же понимаешь, о чем я. – Урфин знал, куда бить. – Фризия. Помнишь, что там было? Конечно, помнишь. И я вот тоже… они гасили все, тут твоя правда. И получалось быть равнодушным. Ехать по дороге, вдоль которой умирают люди. Слушать, как они кричат. Дышать дымом, смрадом… и быть равнодушным. Как будто этой дороги и этих людей нет. Но только там. А потом, Кайя, кто из нас чаще кричал по ночам? Я думал, что с ума сойду. Они каждую ночь ко мне возвращались. Умоляли о пощаде.
– А пощады не могло быть. – Кайя знал этот сон в деталях. Он мог бы описать каждый камень этой проклятой дороги. Каждый крест. Каждого человека.
Но что это меняло?
Закон должен быть соблюден.
– И даже сбежать не выходит. – Урфин выронил слона. – Ты действительно хочешь для нее таких кошмаров?
Нет. Но та дорога – это совсем другое.
– Ты же возненавидел отца за то, что случилось увидеть. А она возненавидит тебя. Из-за чего, Кайя? Из-за очередного правила, через которое тебе обостренное чувство ответственности переступить не позволяет?
– Дело не во мне.
– А в ком тогда?
Кайя не любил ссориться с Урфином. Он вообще не любил ссоры с людьми близкими. К счастью, таковых было немного и конфликты возникали редко.
– Если уж ты заговорил о Фризии, то там все началось с правил, которые вдруг оказались необязательны. Я не хочу повторения истории. И поэтому закон должен соблюдаться. Я и так слишком вольно с ним обходился.
Хорошее настроение, та иллюзия мира, которую Кайя вынес из парка, исчезала.
– Да неужели?
Если бы Урфин выбрал другой тон, Кайя промолчал бы. Ему бы следовало молчать, но он это понял слишком поздно. Слов было уже не вернуть:
– Я дал тебе свободу. Я сохранил тебе жизнь. И я беру в жены…
– Кого?
– Женщину, которую выбрал ты.
– Мне показалось, она тебе нравится.
Кайя было знакомо это выражение упрямства. Ну почему Урфин хотя бы раз в жизни не попытается встать на его, Кайя, место? Почему он считает, что можно делать лишь то, что делать хочется? И никогда не пробует просчитать последствия этих желаний?
– Мое мнение роли не играет. Совет категорически против этой свадьбы.
– А… ну если Совет, тогда да. Совет знает, что правильнее, и еще не поздно передумать, Кайя. – Урфин отвел взгляд. – Поступи по правилам. Только, сдается мне, когда-нибудь правила тебя сломают.
Наклонившись, Урфин поднял фигурку слона и, повертев в пальцах, вернул на карту:
– Ноги у слонов слабое место. Пусть кузнецы сделают железные шипы, я дам рисунок.
В моих покоях пылал камин, но меня все равно знобило. Холод рождался где-то под сердцем, но перетекал в пальцы, и, заледеневшие, те крепче сжимали перо. Буквы рождались одна за другой, ровные, аккуратные, как будто не моею рукой начертанные.
На всякий случай я руку пощупала. Нет, вроде бы все еще моя.
Ничего, это пройдет… у меня ведь обязанности и все такое. Другие же как-то приспосабливаются. И Кайя будет рядом. Когда он рядом, все как-то проще, понятней. Надо просто выбросить из головы эти мысли. Но не получается, и я отложила перо.
– Ингрид, а… а ты будешь присутствовать, когда того человека…
– Казнят?
Моя старшая фрейлина удобно расположилась на низком диванчике, у ног ее, свернувшись калачиком и обняв подушку, дремал Майло. Рыжий Кот, который появлялся лишь тогда, когда желал появиться, всяко демонстрируя собственную независимость, поглядывал на мальчишку искоса.
Кот ревновал. Но кошачья натура требовала скрывать эмоции, и лишь нервное подергивание кончика хвоста выдавало раздражение.
– Все будут, Иза. Приговор такого рода обязывает к присутствию. – Ингрид не вышивала, она плела из тонкой золоченой проволоки цветы. – Кроме детей, конечно. Но и дети придут. Им интересно. Ты боишься?
– Да.
– Это неприятное зрелище. Хотя многим нравится.
Как такое может нравиться кому-то?
Я подняла Кота, который фыркнул, показывая, что вовсе не расположен к нежностям, но убегать не стал, улегся, свесив лапы с колен.
– В пресном мире хочется острого. Казнь – это всегда развлечение. Можно купить лотерейный билет и выиграть кусок веревки висельника. Говорят, приносит счастье. Или что-то из одежды… у кое-кого целая коллекция имеется. Опять же ставки на палача. Или на то, сколько протянет…
Меня опять затошнило. Я так не смогу!
– Иза, не расстраивайся. – Ингрид отложила рукоделие и укрыла мальчишку шалью. – Если хочешь, я добуду одно средство. Хорошее средство. Две капли, и ты видишь, понимаешь, что происходит, но это тебя совершенно не волнует.
Гм, взлом мозга против легкой наркоты. Какие замечательно разнообразные варианты. А вот тот, где я просто прогуливаю мероприятие, отсутствует.
Интересно, а если мне заболеть?
Температура там. Ангина. И мигрень. С тонкой-то телесной конституцией запросто. И сутки в постели с бледным видом…
– Я сама его принимала, когда у моего мужа возникало желание исполнить супружеский долг.
– Ты замужем?
– Была… – Ингрид взяла со столика щетку для волос и подошла ко мне. – Долг женщины в том, чтобы выйти замуж, родить ребенка и, если получится, овдоветь. У меня получилось.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать два. В двенадцать я подписала договор о намерениях. В тринадцать стала женой одного… человека, который оказал отцу услугу. В пятнадцать – родила сына. В шестнадцать овдовела. Мой муж был столь любезен, что свернул себе шею на охоте. Впрочем, даже если бы не свернул, то вряд ли прожил бы долго.
– Сколько ему было?
– На момент нашей свадьбы – пятьдесят восемь.
Черт, после такого жизненного опыта я бы тоже в лесбиянки подалась. И чем этот ее муж, пусть давным-давно мертвый, лучше осужденного сегодня урода? Тем, что не убивал?
– Сначала было сложно. Отвратительно даже. Но мне помогала Аля.
Щетка коснулась волос. У Ингрид были мягкие чувствительные руки, которым подчинялись даже мои непослушные кучеряшки. Они отрастали с какой-то безумной скоростью, а постригать их куафюр отказывался наотрез.
– Это моя… тень. Правда, тогда Аля не была тенью. Другом – да. Еще имуществом, которое в числе прочего отошло к мужу. И у него был выбор, кого из нас навестить.
Ингрид расчесывала волосы, я слушала.
– Иногда Аля сама звала его к себе, чтобы я отдохнула.
Это мерзко. Неправильно.
– Все по закону, Иза. Он разрешает свадьбы с двенадцати. Когда я забеременела, мой муж стал почти все время проводить с Алей. Ей было очень тяжело, но мы надеялись, что скоро все закончится… мы взрослели, рано или поздно он потерял бы интерес. Все почти получилось.
– Почти?
– Он сделал Алю тенью. Знай я об этом намерении, сама бы его удушила. Я часто это представляла, как беру подушку и прижимаю к его лицу.
– И ты не пыталась остановить…
– Пыталась. Но что я могла? По закону женщина принадлежит мужу. В буквальном смысле слова. И все ее имущество тоже принадлежит мужу. Он был в своем праве.
Ингрид подхватывала пряди шпильками.
– Аля жива. И здорова. Она лишь перестала быть собой.
– Ты можешь ее отпустить?
– Могу. Как и ты можешь отпустить канарейку из клетки. Долго она проживет на свободе? Я ее даже отослать не смею. Она так радуется, когда видит меня. Когда служит мне. Она счастлива, и все, что в моих силах, – дать ей это счастье.
– Тебе больно? – Я остановила руку Ингрид. На широком мужском запястье дрожала нить пульса.
– Видеть ее такой? Да. Я тебя расстроила? Извини. Я не собиралась рассказывать все, но как-то само вышло.
Сколько лет она хранила свою тайну, которая ни для кого тайной не была? Так ведь и с ума сойти недолго.
– Зато теперь я не принадлежу ни отцу, ни мужу. И эта свобода стоила нескольких неприятных ночей.
– А друга стоила?
Ингрид не ответила. Она взглянула в зеркало и отвернулась, не выдержав собственного взгляда.
– Реши для себя, стоит ли то, что ты имеешь и чего желаешь, нескольких неприятных часов.
