– Расскажи, как жил-поживал в чужом мире, Переславушка, а то поди пироги уже под подбородок подпирают, а слова к небу прилипли. Не ожидал, что я такой стала? Мечтал девицу-красавицу увидеть. А я вот такой стала. Тебе же чужбина видать на пользу пошла, ишь, какой справный стал.
Я пироги отложил, посмотрел и рассказал немного, чем занимался, как пытался путь домой найти.
– Вот только через двадцать лет чисто случайно Лотта меня нашла и сюда перетащила, и вот тебя найти помогла. Помнил я о тебе, Нежана, все эти годы и к тебе мечтал вернуться. Только мысль о тебе и грела. Боялся, что ты замужем, что детей куча, что забыла ты меня, а вот что все так для тебя обернулось, не думал. Поэтому и разговор начать не могу. Вижу, больно тебе и мне больно, но мысли, как горох, скачут, и каждая по самому больному так и норовит ударить. Расскажи, как ты-то такое выдержала. Такою жизнь не каждый мужик снести может.
– А мы, бабы, оказывается, народ такой, как кошки: у нас семь жизней, а может и девять, а может, и того больше. Не знаю, сколько раз умирала и жить начинала заново.
– Ты расскажи, может, полегчает.
– Чему легчать, отболело ужо, жених мой пропавший. Суженый, да потерянный. Отболело.
– А выпить у тебя ничего нет? – спросил я. – Да покрепче, а то так и не сможем поговорить, слова все ненастоящие, а мысль произнесенная сразу ложью становится.
В общем, выпили мы самогонки с Нежаной, или с Микулишной, как ее Лотта звала, сначала по рюмочке. Потом не заметили, как и бутыль уговорили. Опосля этого рассказала она мне жизнь свою. Да и то не всю. Так, вехи.
– Как ты пропал, не верила, что такое может с тобой и со мной случиться. Все по знахаркам, по видящим бегала, узнавала, жив или нет. Да врут они все, поганые. Никто ничего путного не сказал, один говорит – баба увела, другой – что помер ты и в земле сырой лежишь. Третий – что жив и скоро вернешься. Никому веры не стало. Каждый день по лесам и деревням сама ходила, искала, все думала, что встречу тебя. Может, память потерял, может, околдовал кто или еще что случилась. Много всего напридумывала. Идет по улице парень какой, бросаюсь к нему: во всех тебя видела. Хромого, косого увижу – думаю: вот убогий живет, а мой соколик красивый да сильный пропал. Много, говорю, напридумывала. Сердце выгорело, душа выгорела, сама выгорела. Согнуло меня. Из девицы красавицы в бабку старую превращаться начала. Когда на улице меня мальчишки теткой назвали, а мне и девятнадцати не было, поняла, уходить надо. Не хотела, чтобы жалели меня. Не люблю этого.Родители все уговаривали, что другой найдется, а какой мне другой нужен? Ушла потихоньку из дому. По свету побродила, тебя поискала. Не нашла, как видишь. Седая совсем стала и страшная, будто сглодал меня изнутри кто. В этот лес пришла, спряталась от себя, от людей. Сначала летом в шалаше жила, а зимой в землянке выживала, по ночам, как собака, на луну выла. Каждый по-своему боль переносит. Потом девчонки лесные да Батюшка Лес помогали выжить. Избушку погодя построила. Травками заниматься стала, люди ко мне привыкли в деревне, детвора бабушкой Микулишной звать стала, а мне и двадцати пяти не было.Научилась всему: и дрова рубить, и печку топить, и козу доить, а ведь смолоду у батюшки мне и косу горничная заплетала. И где теперь эта коса? Вот так жизнь с нами, Переславушка, поступила. Не плачу я, разучилась давно плакать-то. Вот Лотта более трех лет назад у меня оказалась. Повеселее мне стало. Привыкла я тут, многому научилась, как уже сказала. Травницей и знахаркой теперь кличут, а я и довольна. Этой зимой Мавка с Филимоном рядом зимовать будут. Веселее будет. Тебя живого и здорового увидала – тоже хорошо. Я каждому дню научилась радоваться. Боль, она лет через пятнадцать отступила, человек, он ко всему привыкает. Отболело – и хорошо.
Я сидел, как молотком ударенный. Вот так две жизни в разные стороны от одной точки разбежались и все удаляются и удаляются, даже не параллельно идут. Сидят, разговаривают почти незнакомые люди, а раньше самыми родными были. Искал ее всю жизнь. Ждала она меня всю жизнь, а встретились – и понимаем, что у каждого своя эта жизнь вышла, и я в ее избушке случайный гость из прошлой жизни. Приду, уйду, а она дальше жить будет. Ой, плохо-то как, тут и литром самогонки не спасешься.
– Да ты не серчай, Переславушка, живи теперь спокойно, отпусти прошлое. От тебя польза людям будет большая. Лотте поможешь, девчонка ведь совсем, хоть теперь и мужней женой будет, и матерью будет, а все одно девчонка несмышленая.
– А ты как же?
– А что я? Если раньше не пропала, то теперь и подавно не пропаду, привыкла уже. Говорю, Мавка с Филимоном рядом жить будут, не скучно, люди меня знают, лес в обиду не даст. Хорошо, что свиделись, все точки расставили. Все тайное, говорят, становится явным. Тайна ушла, ты нашелся, теперь спокойно жить будем.
«Спокойно, да не спокойно»,– промелькнуло в голове.
– Нежана, если мы рядом будем, может, что изменится?
– Рядом, Пересславушка, это еще не вместе. Не суждено нам, видать, было вместе быть. А теперь у меня своя жизнь, у тебя своя. Разошлись наши пути-дороги, разбежались. Та моя жизнь уже и как не моя вовсе, а прочитанная да придуманная. Не вспоминай ты меня часто и к новой жизни привыкай. Повидались – и хорошо. Прошлого, говорят, не воротишь.
– Постой, прошу тебя, подумай, может, с нами в эту новую Америку поедешь? Травница и знахарка там нужна будет. Лотте и людям поможешь, не все тебе в лесу прятаться. Может, у нас с тобой ничего не получится, но душа у тебя не озлобилась и хочется, чтобы в моей команде хоть кто-то знакомый из прошлого был. Один я в этом мире. Моя-то родня вся повымерла, никого не осталось. А в этот новый мир только Лоттины знакомые попасть могут, ты, думаю, сможешь. Прошу тебя, подумай. Легкой жизни не будет, так тебе к трудностям не привыкать. Подумай, а?
– Да кому я там нужна буду?
– Себе, себе нужна, Лотте и людям, говорю. И мне легче будет.
– Да привыкла я тут, корни пустила, мхом поросла.
– Подумай, Нежана. На меня не серчай, подумай.
– Ладно, что-то меня больно самогоночка на травах сморила. Иди, я тебя у Филимона устрою, а завтра Лотта за тобой явится.
– Спасибо, только серьезно говорю, подумай, пусть ты и изменилась не по годам. Но поверь, жизнь будет другая и страна другая, и люди в тебе нуждаться будут. И я тебя не забыл. Прошу тебя, Нежана, подумай.
– Нет больше Нежаны, Микулишна я. Той, что была, уж нет давно. Пойдем, Переславушка.
Не успели мы и шагу шагнуть, как воздух задрожал и в дверях появилась Лотта со странным существом, у которого тело было птичье, а голова человеческая.
«Никак легендарная птица Гамаюн», -с восхищением подумал.
Гамаюн посмотрела на меня пронзительным изучающим взглядом, а потом на Нежану и сказала, только к ней обращаясь, как будто и не было меня вовсе:
– Приветствую тебя, свет Микулишна. В неоплатном долгу мы с сестрами перед тобой за то, что спасла нам родственницу, приютила и уму-разуму научила. Прибыла Лотта к нам и рассказала, что ты не желаешь на свадьбу появляться из-за того, что жизнь тебя потрепала и состарила безвременно, спряталась ты от себя в лесу и на люди показываться не хочешь. За помощь твою отблагодарить тебя хотим. Вот подарочек маленький. Скушай, девушка-душа, яблочко. А потом поговорим.
Глянули все на яблочко. Красивое, бочок красный, аромат – на всю избу. Взглянула птица Гамаюн на нее так, что отказать ей невозможно. Откусила Нежана от яблочка кусочек, потом второй, и тут такое началось, что дивнее дива и не видывал я.
Поначалу рост у Микулишны стал увеличиваться, вроде как выросла Нежана. Потом смотрю– спина расправляться стала, плечи разворачиваться начали. Я лица в этот момент не видел: отвернулась от меня Нежана, на птицу Гамаюн смотрела. Я передвинулся, чтобы виднее было, хоть сбоку посмотрю на чудо чудное. А она яблочко кушает, оторваться не может – видать, вкусное – и ни о чем не думает, так в плод и вгрызается. Смотрю, уже и тело вроде как не старушечье, и грудь появилась, и платье явно тесновато стало в этом месте. На руки глянул, что яблоко держали, а на них, о чудо, кожа, что как пергаментная была от трудов тяжелых, воды холодной, делаться стала упругой и гладкой, ровно как у девушки подростка. На лицо глянул – и обомлел. Платок упал, а на месте редких волос, в пучок собранных, коса русая до пояса, в руку толщиной на спину упала. Щеки обвислые подтянулись, лицо округлилось, кожа – персик спелый, с нежным румянцем. Глянула на меня, а глаза жуть больные.
Поймала мой взгляд птица Гамаюн и говорит:
– Что первым изменилось, последним и повернется.
И опять говорит девушке так ласково:
– Ты, Нежана, яблочко-то докушивай, не просто так я его принесла, нельзя, чтобы хоть крошечка осталась, ты уж и зернышки заглотни.
Смотрю, Нежана и огрызок в рот засунула, а как прожевала, глянул на нее – и рот у меня сам открылся. Вижу перед собой ту самую девушку, образ которой все эти годы передо мной, как картинка нарисованная, стоял. Стоит она такая же молодая и красивая, как когда расстались мы с ней, такая же несравненная и желанная и смотрит на нас удивленным взглядом: чего, мол, на нее так уставились?
