– Не совсем, – ответила я неуверенно. – Но, кажется, чувствую.
Ригуми улыбнулся:
– Это хорошо, Трикси-кан. А теперь ступай. Кое-кому не терпится затащить тебя в купальню.
Он был прав – Тейт уже извелся, его нетерпение даже на расстоянии чувствовалось. Чуть поодаль, у самой границы купола обнаружились и все остальные, кроме Итасэ Рана. Там горел костер, грелась в прозрачной чаше крепкая шерга со специями. Айка, разомлевшая от тепла и рассказов, дремала, положив голову на колени Лао. Маронг и Лиора сидели молча, спиной к спине; руки у них соприкасались, и пальцы были переплетены так же, как и мысли – неосознанно, из одной только голодной потребности друг в друге. Кагечи Ро смотрел в огонь и думал об океане, о жарком песке и бирюзовых волнах.
– Давай не пойдем туда, – шепотом попросил Тейт, обнимая меня и утыкаясь лицом в шею. – Побудем вдвоем. Можно?
А меня подхватил вдруг странный порыв; я обернулась, собирая воедино все, чему научилась за сегодня, что прочувствовала и запомнила, – и протянула руку, укрепляя в спутанных рыжих волосах синий цветок, усыпанный слюдой нежной пыльцы. Повеяло пьяным и сладким ароматом.
Тейт вздрогнул и резко вздохнул. Он бережно накрыл мою ладонь своей, сминая хрупкие лепестки.
И в этот момент мы почувствовали нечто очень важное, то, что еще только предстояло осознать.
Но я уже никуда не торопилась.
Глава 17
Влекомая течением
Обостренный инстинкт самосохранения либо интуитивное предчувствие опасности. У магов Лагона, как правило, отсутствует.
Из свитка «Загадки Лагона»Путешествие к океану длилось почти двенадцать дней.
Ригуми Шаа словно бы нарочно избегал простых и скучных путей, но зато не особенно усложнял нам жизнь в бытовом плане. По крайней мере, через заросли, кишащие мелкими хищными айрами, продираться не приходилось, а место для ночевки Итасэ Ран вообще превращал каждый раз в подобие курорта – с купальнями, уютными спальными местами и надежной защитой по периметру.
Зато во время перехода впечатлений было выше крыши, и не всегда исключительно эстетических.
На седьмой день мы прошли над голубой долиной по совершенно прозрачному мосту – или, точнее сказать, по трубе. На дневной привал остановились в пузыре, парящем над самыми верхушками «деревьев». Итасэ занялся обедом, а остальным Ригуми предложил скрасить ожидание, наблюдая за тем, что происходило внизу.
– А это… кхм… оно? – с трудом выдавила я из себя малоосмысленный вопрос, отчаянно цепляясь за руку Тейта. Если бы могла, наверное, на плечи бы ему взгромоздилась. Голову вело, как в суперсовременном лифте, который быстро-быстро поднимается вверх, а потом резко останавливается.
Опустить взгляд было превыше моих сил.
– Гаюс, – с любезной улыбкой подтвердил мастер. – Наблюдай, Трикси-кан. Очень полезно… Это и других касается. Да, и тебя, Айка-кан.
Девчонка застонала и сжалась в комок, пряча голову между коленей. Похоже, напряжена была не только я; Кагечи Ро так вообще побледнел аж в прозелень.
– Я слышал, что воплощенное ничто не всегда может защитить от спор гаюса, – сдавленно произнес он, стараясь сохранить достоинство.
– Совершенно верно, – ответил Ригуми и возлег на невидимых подушках, созерцая синее море смерти. Глаза, всегда холодные и прозрачные, приобрели насыщенный ультрамариновый оттенок, и это выглядело жутковато. – И я не помню, чтобы разрешал сейчас задавать вопросы, – добавил он спокойно, ставя точку в разговоре.
Тейт успокаивающе погладил меня по голове и мягко потянул за собой к краю «пузыря»:
– Там приляжем, – шепнул он. Я рефлекторно прильнула к его разуму; рыжий был единственным из учеников, кто сохранял спокойствие. Точнее, вторым был Лао, но перед ним мне настолько не хотелось позориться, показывая дурноту, что эмпатический купол сам выгибался, обтекая его. Глупо, на самом деле – фактически так я просто отгораживаюсь, чтобы случайно не словить какую-нибудь снисходительную или разочарованную мысль о себе. – И не бойся. Ты же Ригуми веришь?
Я вспомнила Арингу и сглотнула.
– Ну…
Тейт нетерпеливо вздохнул, переминаясь с ноги на ногу:
– Ладно, по-другому спрошу. Ты думаешь, он тебя вот прям сейчас хочет угробить гаюсом?
– Нет.
Кожа покрылась мурашками.
– Тогда делай, как он скажет, – посоветовал рыжий. – Хочешь, обниму, чтоб не страшно было?
Гордость и чувство собственного достоинства опомнились и отвесили хорошего пинка необъяснимому страху. Я выпрямила спину, скопировала рекламную «улыбку победительницы» и уверенно ответила:
– Ну… да… наверное.
Не быть мне крутой героиней, видимо.
Только мы устроились поудобнее, как «пузырь» начал медленно вращаться, создавая панорамный обзор. Я рефлекторно подалась назад, спиной вжимаясь в Тейта, и он фыркнул мне в шею. Наверное, с высоты мы выглядели, как черный котенок и рыжий шрах, которые пытаются уместиться в одной тесной корзинке… Но вскоре я и думать об этом забыла.
Долина смерти завораживала.
Сверху, с высоты полета Шекки, она выглядела как дышащее море, влажная подвижная масса. С расстояния в пятнадцать метров до ближайшей вершины все смотрелось совершенно иначе. Под ажурно-мшистым покровом просвечивали черные скалы, сплошь в кавернах и дырах. Гаюс был разным. В низинах он напоминал плотную темно-синюю губку или очень-очень толстый слой плесени, в которой человек запросто мог бы утонуть. На холмах смертоносный слой редел и светлел, превращаясь в бирюзовый «лишайник» – искусно вырезанные розетки, сюрреалистические цветы, покрытые аквамариновой росой. Кое-где высились «деревья» – каменные колонны и «зонтики», изъеденные эрозией, словно «розы пустыни». Гаюс покрывал их тонким слоем, выпуская длинные ловчие нити, бледно-голубые, похожие на русалочьи волосы.
Время от времени долина вздыхала; от края к краю перекатывалась упругая волна, наизнанку выворачивающая смертоносную синеву, и обнажался нижний слой – сплетение непрерывно движущихся червей-корней, гладкие черные шишки. Когда такая шишка трескалась, то в воздух взмывало облако радужной пыли, невероятно красивой, полупрозрачной, как бензиновые разводы на льду. Это были споры. К счастью, они далеко не улетали, опускаясь тут же, на скалы.
Человеческую кожу споры превращали в одну сплошную уродливую язву, неосторожный вдох мог стоить жизни.
Я наблюдала не отрываясь и, кажется, забывала моргать; в глазах появилась резь от сухости.
– …О, обед уже готов? А могу я попробовать? – послышался вдруг мелодичный голос Лао. – Не хмурься, Итасэ… Можно звать тебя просто Ран?
– Не трогай.
«Пузырь» вздрогнул – и вниз, навстречу облаку радужной пыли кто-то упал, раскинув руки крестом.
Лао.
Все длилось несколько секунд, но растянулось на часы.
Я видела, как споры окутали его, прожигая кожу, но не одежду, как расцвели багровые язвы на лице и руках, как побелели глаза и в дым истончились волосы, как с чмоканьем подалась вверх сырая синяя губка, обволакивая тело, как оголились кости, и…
Это не он. Разумеется, не он.
Купол раскрылся во всю ширь и мощь, показывая мне то, что я не могла увидеть, зато прекрасно видел Тейт, вывернувший шею.
Лао, живой и невредимый, засмеялся, на полшага отступив от Итасэ, который, морщась, ощупывал свое плечо – так, словно чужое прикосновение, мимолетное и дружеское, по-настоящему обожгло.
– Ран-кан, – произнес Ригуми Шаа, вроде бы мягко, но с отчетливой угрозой.
Итасэ дернул головой, кривясь. Лао примирительно прижал руку к груди, улыбаясь:
– Не стоит беспокойства, Шаа-кан. Это моя вина, Итасэ Ран был очень добр, когда показал свое искусство… – Голос его вдруг стал ниже, опаснее, не теряя мелодичности. – Я учту ошибку.
– Ран-кан, – повторил мастер еще мягче.
Итасэ замер, а потом отвернулся, кутаясь в дымно-серый шарф.
– Прости, Лао-кан. Это вышло случайно.
Раскаяния в его словах не было ни на гран.
Голова кружилась, дыхание было поверхностным и мелким, спина взмокла. Хорошенький дневной привал, ничего не скажешь…
Тейт поерзал, повздыхал, а потом вдруг цапнул меня за загривок, да так, что наверняка остались следы от зубов.
– Забей волноваться за Лао, – отчетливо сказал рыжий. – Его так просто не убьешь.
Полегчало.
После этого случая я невольно стала присматриваться к Итасэ. Не к лицу, разумеется, после индивидуальных занятий оно и так впечаталось в мою память, как фотография. Но вот манеры и мысли… Вроде бы ничего особенного, однако что-то напрягало.
И на одиннадцатый день я наконец осознала, что именно.
На одиннадцатый… великий мастер-детектив, да уж.
Во-первых, Итасэ слишком походил на мастера Ригуми. Но не как отражение, а как идеализированный вариант. Думаю, почти каждая девушка хоть раз в жизни пыталась изобразить угрожающий взгляд перед зеркалом – ну или соблазнительный. И если результат в воображении всегда был впечатляющим, то в реальности, мягко говоря, разочаровывал. Лично я зареклась строить из себя кого-то, когда вместо пылкой штучки увидела в затемненном оконном стекле жертву генетических расстройств с приоткрытым ртом. Итасэ выгибал брови, хмурился и поджимал губы точно так же, как Ригуми; но если мастер иногда выглядел забавно, то каждое проявление эмоций у подмастерья было исключительно выразительным. От ледяных взглядов действительно бросало в дрожь, презрительная усмешка заставляла меня почувствовать себя ничтожеством. Касалось это и других привычек. Ригуми утром, после пробуждения, потягивался демонстративно и одновременно неловко, как человек, который когда-то сильно стеснялся своего тела и не до конца поборол комплексы; Итасэ точно так же закидывал одну руку за другую над головой, но им хотелось любоваться.
