– Скажите, что вас беспокоит, – мягко попросил лекарь. – Может быть, я смогу вам как-то помочь.
– Это не недуг, – покачала головой я. – Так что поверьте, Эдмонд, помочь вы мне никак не сможете. Мне вообще никто не сможет помочь.
– Так не бывает, Вероника, – покачал он головой.
– Не называйте меня Вероникой!
Я произнесла эти слова с раздражением, которое оказалось неожиданным для меня самой.
– Почему? – опешил Эдмонд.
– Я не люблю это имя, – пояснила я извиняющимся тоном.
– Хорошо. – Кажется, он не обиделся на эту неоправданную вспышку гнева. – Давайте я буду звать вас как-нибудь по-другому. Например, Рони? Я знал одну вашу тезку, которую все звали именно так.
Я пожала плечами, потом согласно улыбнулась. Рони так Рони. Новая жизнь – новое имя. В этом был свой резон.
– Итак, Рони, – произнес он, заглядывая мне в глаза, – что случилось?
Я отвела взгляд. Говорить об этом было неправильно, неразумно и недальновидно. Он мог все разболтать виконту. Я знаю, я научилась этому давно, еще в самом начале своего пребывания в пансионе. У меня быстро появились две подруги. И я как-то раз пошутила в их обществе про одну из жриц. Больше никто при этом не присутствовал. Жрица узнала обо всем тем же вечером. Последовало наказание. Боги с ним, не такое уж и страшное оно было. Но подруг я больше не заводила. Дружила со всеми – и ни с кем.
Так что разум говорил однозначно: молчать. Вот только беда заключалась в том, что молчать я уже устала. И вдруг почувствовала, что сил держать все в себе больше не осталось. Если потом Эдмонд перескажет наш разговор виконту, а тот посадит меня под замок или и вовсе свернет мне шею, значит, туда мне и дорога.
И я рассказала. Я даже не подозревала, сколько переживаний успело накопиться в моей душе. Лекарь услышал о том, каким шоком явилось для меня завещание отца, а также о том, как я тревожилась и одновременно радовалась отъезду из пансиона. Я вспоминала, как холодно и недоброжелательно встретил меня виконт, для которого, как сразу стало понятно, я никогда не буду ничего значить. Я рассказывала о наличии у него любовницы буквально в нескольких комнатах от меня и о том, как страшно мне бывает при мысли, что я стану его женой и всю свою жизнь проведу в этом мрачном замке под тяжестью хмурого, осуждающего взгляда. Не знаю, сколько времени это заняло, но, закончив говорить, я почувствовала себя немного лучше.
Я откинулась на жесткую спинку скамейки, переводя дыхание. Эдмонд молчал; похоже, он попросту не знал, что сказать.
– Я… Рони, мне очень жаль, – проговорил он, беря меня за руку. – Я не знал, честное слово. Понимал, конечно, что это не брак по большой любви, но мало ли… Такие браки среди аристократов вообще редкость. Я понятия не имел, что все настолько… грустно.
Я невесело усмехнулась, отворачиваясь и вытирая глаза.
– Вы же слышали, как он разговаривал со мной тогда, в замке, когда мы познакомились. Будто я зарвавшаяся служанка, которая шляется по гостиным, не зная своего места.
– Это действительно показалось мне несколько странным, – осторожно признал Эдмонд. – Потому я и догнал вас потом. Но я подумал, это просто случайное недоразумение, возможно, какая-то мелкая ссора.
На этот раз я не просто усмехнулась, а рассмеялась.
– У нас вообще не бывает ссор, – сказала я, объясняя свое неуместное веселье. – Наши отношения чрезвычайно ровны и однообразны. Он просто ненавидит меня и не желает видеть. Вот только от женитьбы почему-то все равно не отказывается. Я не знаю почему. Устала ломать над этим голову. Скорее всего, из-за приданого. Больше я точно ни для чего ему не нужна.
– Вы не можете быть в этом уверены, – попытался возразить лекарь.
– Могу, – покачала я головой. – Это трудно объяснить и передать, Эдмонд. Надо просто видеть. Отношение проскальзывает в мелочах, в деталях. В выражении лица, повороте головы, интонациях – в тех редких случаях, когда он снисходит до того, чтобы хоть что-нибудь мне сказать. Изо дня в день, капля за каплей. Его раздражает мое присутствие. Ему ничего от меня не нужно. Даже… – я осеклась, чувствуя, что начинаю краснеть, но все-таки продолжила: – даже как женщина я ему не нужна.
– Значит, он просто полный идиот, – неожиданно сказал Эдмонд, и в его взгляде я прочитала совсем не то, что ожидала увидеть. Нечто принципиально отличавшееся от жалости или сочувствия.
Эдмонд крепче сжал мою руку. Я вдруг обнаружила, что сидим мы гораздо ближе друг к другу, чем прежде. Гораздо ближе, чем позволяли приличия. Но, к счастью, кругом ни души не было. А его лицо медленно приближалось к моему.
Я не на шутку напряглась. Что делать? Отстраниться? Убежать? Дать ему пощечину? Но пока я пыталась что-то решить, он уже коснулся губами моих губ, и что-то у меня внутри растаяло от этого прикосновения. И я слегка приоткрыла рот, отвечая на его поцелуй. Первый поцелуй в моей жизни. Сперва я отвечала ему неуверенно и неумело, но, как оказалось, в подобных вопросах учиться легко и приятно. Эдмонд был во всем очень нежен: и в том, как он обнимал меня за талию, и в том, как целовал мои губы, и в том, как, отстранившись, мягко провел пальцами по моему лицу, утирая последние слезинки.
Ни один мужчина никогда не был со мной так нежен. Кавалеров у меня никогда и не было: я слишком рано попала в пансион, а что касается отца… Отца я вообще видела в своей жизни довольно-таки мало, что уж там говорить о нежности. Когда-то у них были отношения с моей матерью, он зачал ей ребенка, но это был мезальянс, и о женитьбе речи не шло. Нет, отец нас не бросил, он всю жизнь нас обеспечивал, так что мы никогда ни в чем не нуждались. Но приезжал он редко. Насколько мне известно, большую часть времени он и вовсе проводил за границей. Была у него такая странность – тяга к путешествиям, и я даже толком не знала, просто так он ездит по разным странам или занимается там какими-то делами. Так или иначе, факт остается фактом: в моей жизни отец вроде бы и существовал, а вроде бы его и не было.
Я все-таки смешалась и отвернулась, не зная, как встретить теперь его взгляд.
– Рони, простите меня, – тихо сказал Эдмонд. – Я… не сдержался. Это никогда больше не повторится, если вы не захотите.
Я молчала. И лучше бы, чтобы не повторялось. Вот только конечно же я хотела.
– Только, пожалуйста, запомните одно. – Он снова осторожно взял мою руку. – Если вам понадобится помощь, я всегда буду рядом. Я постараюсь бывать в замке как можно чаще. И сделаю все, чтобы не дать вас в обиду. Пожалуйста, не отказывайтесь.
Я не отказывалась. Вот только что может сделать лекарь против виконта? Даже при самых лучших побуждениях?
Время шло, а течение жизни в замке не менялось. С назначением дня свадьбы виконт не торопился, и я была последним человеком, который стал бы его к этому подталкивать. Мысль о том, что рано или поздно мне все-таки придется пойти с ним под венец, а потом и в опочивальню, с каждым днем пугала все больше. И я все сильнее и сильнее ненавидела виконта.
Мы несколько раз встречались с Эдмондом на территории замка, а также во время богослужений. Разговаривали, когда была такая возможность. Я делилась с ним своими переживаниями, более не опасаясь вероломства с его стороны. Он старался меня успокоить и поддержать. Развлекал всякими смешными историями из собственной практики. Рассказывал о своей юности, которая прошла недалеко от моего родного Мэйриджа.
Лишь дважды мы могли быть уверены, что действительно остались наедине и нас никто не увидит. Тогда мы целовались, жадно ловя каждую секунду, которую могли провести в объятиях друг друга. Поцелуи Эдмонда постепенно становились все более страстными. Я корила себя за то, что поступаю неправильно, но ничего не могла с собой поделать. Или не хотела. Эти встречи были единственным, что держало меня на плаву, и, откажись я от них, мне осталось бы лишь покорно пойти ко дну.
Однажды после полудня Эдмонд отправился на второй этаж, чтобы осмотреть занемогшую горничную, а я решила выйти подышать свежим воздухом. Спустилась в тот самый зал, где несколько недель назад стояла под жадными взглядами многочисленных слуг. И, возле самого выхода, столкнулась с виконтом. Он только что откуда-то возвратился: по полу резко стучали каблуки сапог для верховой езды, за спиной развивался плащ, на поясе висел меч… а рубашка была забрызгана кровью.
– Вы ранены?
Кажется, я чуть ли не впервые за все время решилась заговорить с ним сама, первой.
– Нет, – лаконично ответил он.
– А… как же кровь?
– Не моя. Кровь еще одного идиота, который вздумал совать свой нос в чужие дела. Почисти! – Он перебросил меч подоспевшему оружейнику. Клинок действительно был перепачкан в крови. – Простите меня, леди. Мне надо переодеться.
С этими словами виконт быстрым шагом пересек зал и стал подниматься по лестнице.
Гулять мне резко расхотелось. Когда я возвратилась в свою спальню, меня начало трясти. Что означали эти слова про «еще одного идиота»? Это был намек? Возможно, он давал понять, что будет со мной, если я стану совать свой нос куда не следует?
