Гаутам Сачдева - Взрыв любви

Gautam Sachdeva

Explosion of Love

Copyright © 2011 by Gautam Sachdeva (Autor). All rights reserved.

© Перевод. Котомина Л. И., 2015

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

Древний мифологический символ Уроборос изображает змея, проглатывающего собственный хвост и, таким образом, образующего кольцо. Он пожирает и одновременно воспроизводит себя. Обе стороны дуальности – рождение и смерть – являются аспектами его существа. Аспект смертности сделал змея символом бессмертия, а кольцо – символом вечного единства всех вещей, символом Единого.

Что означают смерть и бессмертие, символизируемые Уроборосом? Сотни тысяч рождений и смертей имели место на протяжении эонов. Тела рождались, тела умирали. Физическое тело смертно.

Между рождением и смертью находится существование. Существование, которое для человека означает сознание. С момента зачатия до момента смерти сознание является силой, оживляющей тело. Вы читаете это потому, что вы сознательны. Я написал это потому, что я сознателен. Без сознания не могло бы быть ни чтения, ни письма. Мы просто были бы двумя инертными телами.

Благодаря Сознанию есть мир. Благодаря Сознанию есть вы. Сознание Вечно. Не существует никого и ничего, что следует почитать, чему следует поклоняться, поскольку Сознание – это все сущее. Все, что существует, это видимости, которые существуют в Сознании, включая богов, которым мы поклоняемся. Разве это не очевидно? Если бы мы не обладали сознанием, то как бы мы могли поклоняться любым богам? Однажды мужчина, который думал, что задает умный вопрос Шри Нисаргадатте Махараджу, спросил мудреца, что тот будет делать, если Господь Шива и Господь Вишну войдут и встанут перед ним? Он смутился и даже обиделся, когда Махарадж ответил ему, что попросил бы их немедленно уйти. Поскольку то, что пришло, не представляет интереса, ибо рано или поздно это должно уйти. Ему интересно только то, что Вечно – ТО, что существует всегда. Конечно, Махарадж всего лишь попытался обратить внимание человека на то, что для того чтобы просто увидеть Шиву и Вишну, нужно обладать сознанием.

Вот что показывает нам Уроборос: то, чем мы на самом деле являемся, – это не тело, которое умрет, но вечное Сознание, которое не знает смерти. Сознание – это «вы», «я», «он» и, «она».

Самая главная цель любого алхимика – это обретение философского камня, который способен превратить простой металл в золото. Философский камень также считается эликсиром жизни, дарующим бессмертие. Уроборос – еще один важный алхимический символ, означающий, что «конец – это начало, а начало – это конец». Знаменитый рисунок Уробороса в алхимическом тексте The Chrysopoeia of Cleopatra[2] изображает змея, образующего кольцо вокруг слов: «Единое есть Все».

Единое, или одно, – это то, что не является противоположностью цифре «два». Единое, или одно, которое просто означает «не два». Одно, которое предшествует всем разделениям и при этом включает в себя все разделения, – это и есть Сознание. «Есть мир иной… но Он этот».

Однажды тихим воскресным утром, сидя за чашкой чая в ресторане, который находится рядом с Храмом Махалакшми в Мумбаи, мы с друзьями решили посетить самади (место захоронения) гуру – знаменитого мудреца Нисаргадатты Махараджа, поскольку оно находилось неподалеку, всего в десяти минутах езды на машине. Нисаргадатта Махарадж является одним из выдающихся представителей индийской философии Адвайты (не-двойственности). Он практически не имел образования, не знал святых писаний, однако множество людей со всего мира стремилось попасть в его тесную мансарду, расположенную в небогатом районе Мумбаи. Этот интерес к философу возник после того, как в 1973 году была опубликована его книга «Я есть ТО. Беседы со Шри Нисаргадаттой Махараджем».

Сам Махарадж не хотел иметь самади после своей смерти, так как все его учение было основано на концепции: «Ты – не тело». Поэтому мы решили, что лучше вместо его самади посетим самади его гуру и выразим свое почтение мудрецу, чей ученик стал одним из величайших современных мастеров Адвайты, появившихся на этой земле. Без долгих раздумий мы поймали такси и поехали.

Такси свернуло на узкую улочку, и внезапно я ощутил, как внутри меня возникло явно выраженное чувство страха. Это чувство было похоже на страх, который ощущаешь, когда идешь по безлюдной улице поздно ночью и знаешь, что за тобой никто не идет, но все же оглядываешься, просто для того, чтобы убедиться, что там никого нет. Во мне существовала часть, которая наблюдала этот страх, и другая часть, которая испытывала его. Это было очень странное ощущение. Вскоре такси остановилось, мы вышли. Я чувствовал, что мое сердце почему-то бьется все сильнее и сильнее, но причину этого своего состояния я понять не мог. Когда мы вошли во двор, мой друг Викрам попросил меня присесть на бортик и снять обувь, прежде чем ступить на площадку самади.

Это был момент, когда кое-что начало проясняться. Я поднял голову, чтобы осмотреться, и мой взгляд упал на два железных контейнера, лежавших примерно в сорока футах справа, которые использовались для погребального костра; в них клали дрова, чтобы кремировать мертвых. И только тогда до меня дошло, что мы оказались на смашане[3] Банганга. И это тот самый бортик, на котором двадцать лет назад, еще будучи маленьким мальчиком, я сидел вместе с семьей и наблюдал, как ярко горел в ночи погребальный костер моего отца.

Внезапно меня окликнул мой друг, не знавший ничего о чувствах, переполнявших мое сердце: «Смотри!» Я посмотрел и прямо перед собой, меньше чем в десяти футах, увидел самади Шри Сиддхарамешвара Махараджа.

Я был поражен: после перерыва в двадцать лет я был доставлен в то же самое место учением, которое несло идеи, полностью противоположные тому, о чем я думал, когда я был четырнадцатилетним мальчиком. Я тогда думал, что смерть – это конец всему, что жизнь закончена, и закончена навсегда. И неоспоримые доказательства этого в виде мертвого тела были прямо перед глазами.

В детстве, всякий раз, когда на улицах Мумбаи мне встречалась небольшая группа людей в белом, которые несли похоронные носилки с телом, обернутым саваном и осыпанным цветами, я ощущал страх. У меня просто волосы вставали дыбом. Я понимал смерть как конец всего. Какая необратимость была заключена для меня в этих сценах! При виде похоронной процессии у меня в голове сразу возникала мысль: «Я не хочу умирать». За ней тут же следовала другая: «Может, и не хочешь, но когда-нибудь и ты умрешь». Иногда я задумывался: «Что со мной будет, когда я умру?»

Похожие мысли недавно высказала одна моя подруга. Она сказала, что до сих пор помнит ужас, который испытывала ребенком при виде некрологов в газете. Ей сказали, что все фотографии, которые она видела там, были фотографиями мертвых людей. Естественно, напрашивался вывод, что и ее фото однажды появится на этой странице, отчего ей становилось очень грустно и тревожно.

Я помню, как в детстве часто слышал индийскую песню, где был такой припев: «Tum jiyo hazaaro saal», что в переводе означает: «Чтобы ты жил тысячу лет». Эта песня часто звучала на днях рождения. Всякий раз, когда я ее слышал, в сердце возникала печаль. Вместо того чтобы делать меня счастливым, песня делала меня грустным, просто потому, что, как это ни парадоксально, напоминала мне о краткости жизни моих близких, неуклонно шагавших к своей смерти, так же как и я. Поэтому, когда эта песня звучала на праздновании дня рождения и я видел, как другие радостно подпевают солисту, в моих ушах звучал похоронный звон. И хотя песня должна была создавать радостное настроение (ведь в ней имениннику желали прожить тысячу лет), я думал, что довольно нелепо слышать, как люди поют о том, что, как они знают в глубине души, невозможно. Кто же проживет тысячу лет? Мне бы этого хотелось, но я знал, что люди столько не живут.

Я часто спрашивал себя: «Какой смысл жить, если мы все когда-нибудь умрем? Какой смысл наслаждаться удовольствиями, если смерть заберет их у нас? Как можно быть счастливым при таком сценарии, когда „безжалостный жнец“, или бог смерти Яма, постоянно маячит у тебя за спиной?»

Еще одно яркое воспоминание моего детства – это статуэтка Жанны д’Арк, которую мама купила в антикварном магазине расположенного в горах небольшого городка Массури. Статуэтка была сделана из красивого белого фарфора. Но я не мог понять, почему Жанна привязана к столбу, почему стоит на куче бревен и прижимает к груди крест. Что там с ней происходило, что должно было с ней случиться? Мама объяснила мне, что Жанна была сожжена на костре, поскольку ее считали ведьмой, хотя на самом деле она была святой. Я пришел в ужас от мысли, что кого-то могли сжечь заживо. Через несколько лет я прочитал, что люди, которых сжигают на костре, на самом деле не испытывают долгих страданий, поскольку их кровь в пламени мгновенно закипает и у человека сразу же разрывается сердце. Для меня это стало хоть каким-то утешением. Какой парадокс: сжигаемое на костре юное, похожее на ангела создание, которое должно было в считаные часы погибнуть и превратиться в пепел, статуэткой застыло в вечности. И я смотрел на него каждый день. Помню и то, как однажды я прочитал о том, что сердце Жанны якобы не сгорело, что его быстро подобрали и бросили в реку из страха, что его могут сделать реликвией, которой будут поклоняться. Но на этом я прерву свой рассказ, хотя обещаю, что мы еще вернемся к святой Жанне и что в этой книге вы еще прочтете ее историю.