Юрий Нестеренко - Приговор

Вместо эпиграфа

Ты видишь, как мирно

Пасутся коровы,

И как лучезарны

Хрустальные горы.

Мы вырвем столбы,

Мы отменим границы.

О, маленькая девочка

Со взглядом волчицы!

Спи сладким сном,

Не помни о прошлом.

Дом, где жила ты,

Пуст и заброшен.

И мхом обрастут

Плиты гробницы,

О, маленькая девочка

Со взглядом волчицы!

"Крематорий"

Вместо предисловия

Вообще говоря, это не фантастический роман. В нем нет ни магии, ни

недоступных современной науке технологий. Впрочем, если очень хочется,

можно отнести его к жанру альтернативной истории. В этом случае

предположим, что империя Карла Великого не распалась после его смерти, а

просуществовала еще несколько столетий, распространившись при этом на

всю Европу (включая Британию и славянские земли), а возможно, и дальше -

прежде, чем ее все же постигла участь всех империй. Тогда действие

большей части романа происходит где-то на юге Франции (хотя культура и

язык Империи сочетают в себе черты, доставшиеся от разных европейских

народов), а подбор тропического архипелага на роль Изумрудных островов

оставляю читателю в качестве самостоятельного упражнения. Впрочем, с тем

же успехом это может быть и некий параллельный мир, отличающийся от

нашего не только историей, но и географией. Все это, на самом деле, не

имеет значения.

Топонимика и топография вымышлены. Главной денежной единицей

Империи является крона; номинально в кроне сто хеллеров, в хеллере два

гроша, однако на практике золотые и медные деньги имеют разный курс.

Технический прогресс в Империи в каких-то областях может опережать

известную нам версию истории, а в каких-то — отставать от нее.

У этого романа два источника вдохновения — песня группы

"Крематорий" "Маленькая девочка" и фильм "Город потерянных детей" (тем,

кто любит читать под музыку, рекомендую саундтрек из этого фильма).

Впрочем, прямого отношения к сюжету они не имеют. Это — совсем другая

история.

Долгий летний день уже клонился к вечеру, а лес все не кончался.

Вообще-то я люблю леса. Ехать теплым днем под раскидистыми кронами

вековых деревьев, вдыхая родниковой чистоты воздух и слушая негромкую

перекличку птиц, куда приятней, чем пробираться сквозь гам и толчею

узких кривых улиц, где в общую вонь сточных канав вливается то едкий

смрад из мастерской кожевенника, то тяжелый дух мясной лавки. Однако

ночевать удобнее все-таки под крышей. А я уже вторые сутки не встречал

жилья, если не считать сожженной деревни, которую я миновал утром. Эти

края и в довоенные времена были не слишком густо населены, а уж

теперь… Карты у меня не было, уж больно дорого они стоят — да и можно

ли в наше время доверять картам? — но заросшая тропка под копытами моего

коня должна же была куда-нибудь вести. Впрочем, судя по ее состоянию, не

ездили по ней уже давно. Кое-где она и вовсе пропадала под зеленым

ковром молодого подлеска. Здесь, на юге, все растет быстро.

Наконец между деревьями впереди замаячил свет открытого

пространства. Мой притомившийся конь, чуя близкий отдых, прибавил шагу,

и не прошло и четверти часа, как мы выехали на берег озера.

Озеро было не слишком большим, и, насколько я мог разглядеть,

никакая речка не вливалась в него; очевидно, его питали подземные

источники. На противополжной стороне все так же зеленел нетронутый лес,

однако тропа сворачивала вдоль берега направо, и, поворотив коня в ту

сторону, я различил сквозь кроны деревьев очертания массивных стен и

башен. Замок! Что ж — это даже лучше, чем ночлег в убогой крестьянской

лачуге или на грязном постоялом дворе. Если, конечно, меня пустят

внутрь. Но отчего бы и не пустить? Одинокий путник не производит

впечатления опасного, а провинциальные бароны, всю жизнь проводящие в

подобной глуши, охочи до новостей и оттого не особо обращают внимание на

титулы.

Однако, чем ближе я подъезжал, тем больше убеждался, что едва ли

мне доведется рассказывать здесь новости. Плющ и мох густо покрывали

стены, подобно плесени на гнилье; черные провалы бойниц и выбитых окон

напоминали глазницы черепа. Кое-где над ними еще можно было различить

серые языки застарелой копоти. Над круглым донжоном торчали редкие

черные головешки — все, что осталось от бревенчатого шатра крыши.

Окончательно об участи замка мне поведали засыпанный в нескольких местах

ров, некогда соединявшийся с озером (ныне в оставшихся обрывках рва

стояла тухлая вода) и валявшаяся на земле обгорелая створка ворот, судя

по всему, вынесенная тараном (теперь на ней уже кое-где зеленела трава).

Что ж — не было ничего удивительного в том, что война добралась и в эти

леса. Судя по всему, со времени разыгравшихся здесь кровавых событий

прошел уже не один год. И едва ли кто-нибудь из владельцев замка уцелел,

раз не было никаких попыток восстановить родовое гнездо. Опять-таки,

ничего удивительного.

С мечтой о сытном ужине из баронских кладовых приходилось

проститься. Равно как и о ночлеге на мягкой постели. Нет никаких

сомнений, что внутри все разграблено и сожжено. Но каменные стены — это

все-таки по-прежнему каменные стены, и ночевать, конечно, следует

внутри. Возможно, другой на моем месте испугался бы оставаться на ночь в

таком месте, где пролилась кровь, а вокруг на многие мили — ни единой

живой души, однако я не верю в суеверную чепуху. Будь в россказнях о

привидениях хоть капля правды — после всех войн и убийств прошлого от

призраков было бы уже просто не продохнуть.

Однако я долго рассматривал замок из-за деревьев, не решаясь

выехать на открытое место, ибо в развалинах могла таиться и вполне

реальная опасность. Преимущество каменных стен и сводов над лесной

землянкой очевидно не только мне, а лихих людей за последние годы

развелось немало. Сейчас хватает и господ дворян, выходящих на большую

дорогу — что уж говорить о простых мужиках, вроде обитателей утренней

деревни. И пусть, по большому счету, они не виноваты в том, что лишились

крова и имущества, но путнику, на котором они захотят выместить свои

несчастья, от этого не легче. Правда, тех, кто вздумает на меня напасть,