ждет крайне неприятный сюрприз. Но все равно, лишние проблемы мне ни к
чему.
Однако ничего подозрительного мои наблюдения не показали. Похоже,
что замок был мертв окончательно — не как труп, в котором еще копошатся
черви и жуки, а как начисто обглоданный скелет. Оно и логично, ибо
чего-чего, а большой дороги в этих краях не наблюдается. Может быть, я -
первый человек, появившийся на этом берегу с тех пор, как его покинули
солдаты победителя. Более не таясь, я выехал на открытое место и,
перебравшись через полузасыпанный ров, въехал во внутренний двор, уже
поросший травой. Конюшни и прочие службы были, конечно же, сожжены, так
что я просто стреножил своего жеребца и оставил его пастись, а сам
отправился осматривать руины.
Внутри замок производил еще более тягостное впечатление, чем
снаружи, ибо здесь дожди не могли смыть жирную копоть со стен и
потолков, и зеленая поросль не затягивала старые раны. В комнатах
громоздились останки сгоревшей мебели (кажется, в нескольких местах ею
пытались баррикадировать двери — без особого, очевидно, успеха), кое-где
на полу валялись истлевшие обрывки фамильных знамен и гобеленов. На всем
лежал густой слой пыли и грязи. Наклонившись, я поднял с пола оловянное
блюдо; чуть дальше валялся кубок, сплющенный солдатским сапогом. На
лестнице мне попался щит, разрубленный надвое — деревянный, окованный
железом лишь по периметру. Как видно, гарнизон замка не отличался
хорошим вооружением, да и сами хозяева явно не входили в число самых
богатых родов Империи. Я был готов и к другим находкам, ибо давно прошли
те времена, когда после боя всех павших предавали земле согласно обычаю,
не деля на победителей и побежденных. Теперь — хорошо, если выкопают
общую яму хотя бы для своих, а оставлять зверям и птицам мертвых солдат
противника давно стало нормой. Однако пока что человеческие кости мне
нигде не попадались. Может быть, крестьяне, наведавшиеся сюда после
сражения, все же исполнили последний долг перед своими сеньорами, а
заодно и теми, кто им служил, хотя в такое благородство не очень
верилось. Или же командир штурмующих оказался человеком старых рыцарских
правил — в это верилось еще меньше.
Я вошел в очередную комнату и вздрогнул. С закопченой стены над
камином мне в лицо щерились обгорелые черепа. Нет, не человеческие.
Рогатые и клыкастые, они, очевидно, некогда были охотничьими трофеями
хозяина замка — но теперь, сгоревшие до кости, больше походили на морды
адских демонов, глумливо скалящиеся над участью своих былых победителей.
Из всей коллекции каким-то образом уцелело лишь чучело большой совы,
стоявшее на каминной полке. Заинтересовавшись, как огонь мог пощадить
птицу, я подошел ближе и уже готов был протянуть руку, как вдруг сова
резко повернула голову, шумно взмахнула крыльями и взлетела, едва не
зацепив когтями мое лицо. Я отшатнулся; обалделая спросонья птица
бестолково заметалась под потолком, стряхивая пыль и сажу со стен, пока,
наконец, не сообразила снизиться и вылететь в узкое окно. Я с
неудовольствием понял, что сердце мое колотится так, словно я и в самом
деле встретился с призраком. "Глупость какая", — пробормотал я и сделал
движение, чтобы повернуться и выйти из комнаты.
— Стоять! Не двигаться!
Голос, произнесший эти слова, явно не был голосом взрослого
мужчины. Но я отнесся к приказанию со всей серьезностью. В стране, где
двадцать лет идет гражданская война, запросто можно получить стрелу в
спину и от десятилетнего мальчишки. Тем более что он не выкрикнул свое
требование, как можно было бы ожидать от испуганного ребенка, а произнес
его твердо, но негромко — очевидно, учитывая, что я могу быть не один.
Стало быть, у парнишки есть кое-какой опыт… не хочется даже думать,
какой именно.
— Стою, не двигаюсь, — согласился я. — Ногу опустить можно? Боюсь,
на одной я долго не простою.
— Можно, но без резких движений, — серьезно разрешил голос. — У
меня арбалет. Пробивает любой доспех со ста шагов. И если ты думаешь,
что я не умею с ним обращаться — это последняя ошибка в твоей жизни. Ты
все понял?
— Да. Не сомневаюсь, что ты отличный стрелок.
— Теперь медленно повернись. И держи руки подальше от меча.
Я повиновался со всей возможной старательностью и смог, наконец,
увидеть обладателя голоса. Будь я суеверен, вполне мог бы принять его за
какую-нибудь лесную кикимору. Фигура ростом мне по грудь была закутана в
бесформенные серо-бурые лохмотья. Грязные жесткие волосы, тоже какого-то
темно-серого оттенка, торчали во все стороны; в них запутался лесной
мусор, они падали слипшимися сосульками на плечи и почти скрывали
чумазое лицо, на котором, впрочем, сверкали злой решимостью два больших
черных глаза. Правая нога — совсем босая, ступня левой перевязана
замурзанной тряпкой, из которой торчали грязные пальцы. Но главное — в
руках это существо и в самом деле держало взведенный боевой арбалет. Как
раз такой, с которым несложно управиться ребенку: не больше семи фунтов
весом, неполный ярд в длину, и вместо традиционного рычажного взводного
механизма — новомодный ворот. Отрадно, что технический прогресс
добирается даже в такую глухомань. Менее отрадно, что это достижение
прогресса нацелено мне точно в грудь.
— Теперь отвечай и не вздумай врать, — черные глаза впились
требовательным взглядом в мои собственные. — Кому ты служишь — Льву или
Грифону?
— Никому, — честно ответил я. — Точнее говоря, самому себе.
— Не увиливай! Кто твой сюзерен?
— У меня его нет.
— Разве ты не воин?
— Я — просто путешественник.
— Но у тебя меч!
— Я вооруженный путешественник. В наше время с оружием чувствуешь
себя спокойней, не так ли? — я с усмешкой кивнул на арбалет.
— Ты один?
— Да.
— И куда ты путешествуешь?
— Куда глаза глядят, — пожал плечами я.
— А война все еще идет?
— Да.
— И кто побеждает?
— Не знаю. По-моему, у них там сложилась патовая ситуация. Слишком
много народу перебито с обеих сторон, ни Льву, ни Грифону не хватает сил
для решающего наступления. Точнее, скорее это не пат, а цугцванг. Ты
когда-нибудь играл в шахматы?
Но мой вопрос был проигнорирован. Босоногий арбалетчик что-то
