Многие умирают слишком поздно, а иные — слишком рано. Пока еще странным покажется учение: «Умри вовремя!»
Ф. Ницше
По ту сторону окна уже почти лето. Солнце красит в золото стену панельного дома, на карнизах нежатся голуби, в воздухе висят мириады позолоченных пылинок. Меж домами, как мяч, бьётся отражённый детский смех.
А здесь, в комнате, полумрак. Свет застревает в зелёном бархате занавесок, просачивается в щёлку и тонкой полоской ложится на щёку белокурой девушки, замершей в кресле.
— Скажи, неужели нельзя иначе?
Мужчина, рассматривающий фотографию на стене, разворачивается и заслоняет луч. Теперь его лицо кажется сплошным тёмным пятном, лишь чуть поблескивают очки в тонкой оправе.
— Можно, но ты же знаешь…
Девушка рывком встаёт, подходит к окну, замирает. Трогает занавеску. Возвращается, но в последний момент раздумывает садиться, достаёт из бара бутылку вина и пьёт из горлышка.
— Ты же знаешь, что другой выход — инициация смертью, — терпеливо продолжает мужчина. — А это один шанс из десяти. Конечно, и результат лучше, но мы не можем рисковать. Этот человек нам нужен, потому проще держать его на коротком поводке.
Девушка по-мужски вытирает рот рукавом, достаёт пачку сигарет и начинает теребить фольгу.
— Да…на поводке — как меня. Мерзко! Он же… он же… щенок!
— Хватит метаться. Сядь.
Голос петлёй обвивается вокруг неё, сдавливает, подчиняет. Бесполезно просить. Она падает в кресло, достаёт сигарету, подносит к губам.
— Так ты берёшься? — скорее утверждает, чем спрашивает мужчина.
— А у меня есть выбор?
— Выбор есть всегда, — мужчина шагает вперёд, накрывает ладонью её руку.
Девушка вздрагивает и цепенеет. Она знает, что будет в случае отказа. «Поводок» — слишком доброе, простое слово. На самом деле это хуже, чем продать душу дьяволу. Тот, кто продал, хоть что-то имеет взамен.
— Ну, я жду.
— Да, — роняет она.
— Ты не представляешь, что тебя ждёт потом, — говорит он, тонкие губы изгибаются в снисходительной улыбке.
«Улыбка сытого удава, — думает она. — Что хорошего ждёт рабочую пчелу, которая раньше была мухой? Муха больше счастлива, она ползает, где хочет, по любым фекалиям, что сама выберет. Сама выберет! А пчела… да какая там пчела — оса, которая таскает в соты таких вот беспечных мух, обречена служить, пока не перекинется вверх лапками».
Мужчина обнимает её за плечи, наклоняется, целует в шею…
— Я обязана это делать с тобой? — её голос холоден.
— Нет. А если по старой памяти…
— Вы меня с кем-то путаете, — она откидывается на спинку. — Хотя, если вы прикажете, разве я посмею отказать?
Короткий смешок. Мужчина убирает руки, обходит кресло и, взмахнув воображаемой шляпой, направляется к двери.
Девушка сверлит его спину взглядом, вспоминает, что хотела закурить… вспоминает, что доставала сигарету из пачки… разжимает кулак…
С ладони на ковёр падают обломки сигареты, табак забивается между бежевых ворсинок.
Существует право, по которому мы можем отнять у человека жизнь, но нет права, по которому мы могли бы отнять у него смерть.
Ф. Ницше
Жиденькая тень тополя, которая некоторое время спасала Ольгу, отползала к ограде. «Скоро начнёт припекать, а я тут стою, как клоун», — мрачно подумала девушка и сунула меню под мышку. Хозяин ресторана, багровея от воодушевления, полчаса рассказывал, что официант должен работать с посетителем, то есть заманивать его приветливой улыбкой. «Господа, заходите к нам! У нас лучший сервис! Фирменные массандровские вина!» Надо же такое придумать. Или это принцип «мне всё равно, что вы делаете, главное, чтобы умаялись»? Постоял бы сам на жаре, посмотрел бы на эти сочащиеся довольством лица, поймал бы парочку презрительных взглядов, а потом так улыбнулся бы, что посетители бросились бы врассыпную, подумав, что их хотят не обслужить, а прирезать.
Ольгу спасли мужчина и женщина, повернувшие к входу в ресторан. Девушка открыла перед ними дверь и предложила лучший столик возле аквариума. Теперь можно посидеть в прохладе, только бы эти двое задержались подольше!
Посетители заказали вино, кофе и мороженое. Ольга принесла заказ и устроилась за стойкой. Из банкетного зала выкатился Томат, хозяин заведения, окинул владения взглядом и сказал, обращаясь к бармену, протирающему бокалы:
— Андрей, я вынужден уехать. Ты остаёшься за старшего. Надеюсь, к моему приезду всё будет в порядке.
— Конечно, Анатолий Матвеевич, — кивнул парень, подождал, когда за спиной Томата закроется дверь, и облегчённо вздохнул.
— Живём! — воодушевилась Ольга, вспорхнула со стула и поменяла пепельницу посетителям.
— Облико маразмо, — буркнула Ксюха, вторая официантка.
— Да не пугайтесь вы так! — сказал бармен. — Нормальный он мужик. Ну, находит на него иногда. Зато можно заработать в сезон, это я вам точно говорю. Что вы думаете, я на одной зарплате тут второй срок мотаю?
— Ольчик, идём, покурим, а то уши пухнут.
— Идём.
Курили на пятачке возле чёрного входа. Ксюха уселась на колченогий стул, обмахиваясь глянцевым журналом:
— Уф, ну и жарища!
— А ты переоденься в блузку с короткими рукавами, — посоветовала Ольга.
— Ага, переоденься! — Ксюха закатила рукав — Смотри.
На её пухлой руке красовались пять синяков, оставленных, судя по всему, пальцами.
— Ой-ё! Кто это тебя так?
— Муженёк, козлина придурковатая. Вчера пришёл нажратый и денег требует, у него на работе День рождения у кого-то, ну, я не дала. Мне за садик платить нужно, тогда он ка-а-ак, вцепится! Думала, убьёт.
— На фиг ты его терпишь? Гони в шею.
— Это тебе просто говорить, малая ещё, а у меня две дочки. Ради детей и терплю, он в младшей души не чает.
Скрипнув зубами, Ольга затянулась и выдохнула облачко дыма.
— Знаешь, что, — продолжила она. — У детей своя жизнь, они вырастут и уйдут, а ты останешься со своим козлиной. Так и будешь в синяках ходить. Нравится, что ли?
Ксюха скорчила мученическую гримасу и махнула рукой: мол, ничего ты, малявка, не понимаешь.
Что за радость жертвовать собой ради непонятно чего? Дети вырастут психами, муж в конечном итоге сопьётся окончательно и всё равно придётся его гнать. А жизнь-то проходит! Симпатичная ведь женщина! Мужики обращают внимание на Ксюху даже несмотря на то, что она толстая. Если ей похудеть, вообще конфетка будет.
