Владимир Немцов
Шестое чувство
Небо, пески, саксаул, белые пятна селений, серебро листвы. Тонкие линии арыков и дорог, скупая зелень полей, желтый луг, стада и снова небо, пески, саксаул. Все это я вижу в окно самолета, который летит на юг. Мотор монотонно гудит, и ветер шуршит по обшивке воздушного вагона. Я тороплюсь, и мне кажется, что самолет бессильно повис в воздухе, а его черная тень застыла внизу на песке. Чуть заметно колышется матово-белый шелк занавесок, окрашенных радужным солнечным лучом.
Еще раз читаю телеграмму:
«Положение осложняется немедленно вылететь для помощи».
По фронтовой привычке ничему не удивляться, я срочно выполняю приказание.
Со мной испытанный спутник — чемодан из черной лакированной кожи. Он покачнулся, как живой, и придвинулся ближе. Самолет шел на посадку. Лениво заболтался винт, заколыхались закрылки и земля, приподнимаясь, приветливо приближалась к нам.
Сели. Самолет резво побежал по аэродрому.
В открытую дверь ворвался горячий запах земли. По алюминиевой трубчатой лесенке грузно спускался пассажир в светлом пальто. Его спина полностью закрыла дверь. На мгновение мелькнул характерный профиль.
Где я видел это лицо? Не могу вспомнить.
Мы сели в автобус, человек в светлом пальто оказался моим соседом. Я старался не толкать его своим неуклюжим чемоданом.
— Не беспокойтесь, усаживайтесь поудобнее.
«Он из этих мест», — подумал я, заметив в его речи здешний акцент. И тут я вспомнил: это профессор Фараджев, видный узбекский ученый. Недавно он опубликовал оригинальную работу, о которой много писали в специальной прессе.
— Профессор Фараджев?
— Да, это я. А вы?
Я представился и быстро заговорил:
— Рад вас видеть. Скажите, очень велики потери? Что делается в городе?
— Я вылетел из города вчера. Положение было очень напряженное.
— А как население?
— Работают днем и ночью… Но… ничего, увидите сами. — И профессор сжал губы.
Голая земля без единой травинки, черные деревья, застывшие пригородные поезда. Люди посыпают рельсы песком. Солнце еле просвечивает сквозь хлопья, похожие на пепел вулканического извержения.
Мы въехали в город. Машина остановилась. Дальше ехать нельзя.
По улицам метались грязно-зеленые волны.
Казалось, что море ворвалось в город. Но до моря протянулись тысячи километров сухого песка. Это, волнами перекатываясь друг через друга, ринулись на город стаи саранчи.
Она движется по асфальтированным улицам и тротуарам, по карнизам домов, ползет по трамвайным проводам, через замершие грузовики и автобусы.
Мы вылезли из машины и, разгребая руками зеленовато-серую массу, словно вброд, переходили улицу, чтобы добраться до квартиры профессора. Это было отвратительно. С трудом преодолевая тошноту, я шагал по хрустящей живой массе.
Из слов Фараджева я понял, что нашествие саранчи полностью парализовало жизнь города. Прекратилась подача энергии на заводы — замкнулись высоковольтные линии. В некоторых районах оборвалась телефонная связь саранча попала в механизмы АТС.
Вентиляторы производственных предприятий засасывали саранчу во все цеха. Саранча везде — в кондитерских, в аптеках, на ткацких фабриках, в больницах, школах, лабораториях.
Как во время наводнения, люди отстаивали каждый метр земли, но саранча просачивалась всюду.
Вышел экстренный выпуск местной газеты. Он иллюстрирован приклеенными к бумаге крыльями — саранча попала в типографию. Остановился хлебозавод саранча прорвалась во все цеха. Закрылись столовые и рестораны. В кино по экрану заметались огромные черные самолеты — это саранча влетела в лучи проектора. Стало темно. Люди ринулись из зала.
На улицах пешеходы лопатами расчищали себе дорогу. Дорога живет не больше минуты: пройдешь, и нет ее — снова сомкнулись зеленые волны.
Город задыхался.
Он стоял на пути грандиозного передвижения саранчи на восток. Дальше шли пески и степь, а еще дальше — цветущие сады Ферганской долины.
Чрезвычайная комиссия по борьбе с этим неожиданным бедствием работала уже целые сутки. Нужно было уничтожить саранчу здесь, в городе, не допустить ее дальше. Но как это сделать?
Обычный способ опыления саранчи химикатами не мог быть применен. Нельзя же засыпать весь город ядовитым порошком. Частичное уничтожение саранчи катками, которыми пользуются при заливке асфальтовых тротуаров, тоже не годилось саранча взлетает. Ночью, когда она находится в оцепенении, ее собирают при свете прожектора в огромные корзины, вывозят за город и уничтожают. Все организации мобилизованы на эту работу, десятки грузовиков стоят на улицах, ожидая, пока наполнятся корзины. Но и это плохо помогает. По ночам саранча прячется, а с первыми лучами солнца вновь появляется на улицах города.
Темнеет, постепенно стихает ее жужжание. На северной окраине города нетерпеливо пофыркивают грузовики. Так же, как и в прошлую ночь, они будут вывозить оцепеневшую саранчу.
Профессор не пустил меня в гостиницу, повез к себе. И вот я в квартире моего нового знакомого, автора труда о жесткокрылых, увлекающегося ученого и обаятельного человека.
Зазвонил телефон. Фараджев с полотенцем на шее подбегает к аппарату, берет трубку:
— Я слушаю… Да, да, Фараджев… Что? Сернистым газом?… Как подействует? Обыкновенно… Сдохнет, говорю!… А люди? Люди тоже погибнут… Как устроить? Поймать саранчу в сарай и там окуривать… Как поймать? Не знаю.
Вешая трубку, он жалуется:
— Мне говорят: «Ты специалист, ты все знаешь. Как уничтожить саранчу, как спасти сады и виноградники?» А я не знаю, я ничего не могу предложить.
Снова звонок.
— Горит ли саранча? Почему не горит? Горит с керосином… Можно ли ее зажигать? Поймай, потом жги, пожалуйста… На улице? Как можно! Город сгорит. Саранча по всем щелям расползется…
Мы проходим в кабинет профессора. На стенах — стеклянные ящики. В этих саркофагах торчат на булавках бесчисленные жуки. Жуки для профессора священны, как для древних египтян. Кажется, что они спят в прохладной Тишине кабинета многие столетия. Тут покоятся жуки всех стран мира. Они отличаются друг от друга цветом и формой, но все они — враги человека.
В одном стеклянном ящике собраны жуки с ласковым названием «слоники». Слоники эти бывают разные — свекольные, гороховые, капустные.
