Анна Зонтаг - Путешествие в луну

После двадцатилетняго отсутствия случилось мне проезжать близ села Мишенскаго[1]), где в молодости провел я столько веселых дней. Я велел экипажу моему ехать в город, отстоящий только в трех верстах; там располагал я пробыть несколько времени по делам моим, а сам, свернув с большой дороги, пошел по знакомой мне тропинке к селению. Все переменилось, я ничего не узнал, кроме церкви. Храм Божий, окруженный высокими березами, сиял прежним своим величием; но серсиновая[2]) дорога, насаженная от церкви к барскому дому, не вела ни к чему: старый дом, где мы так весело живали в молодости, завалился; его разобрали и, поодаль, построили несколько комнат для прикащика. На месте стараго дома не заметно даже и следов прежней жизни, а новый домик заглушен разросшимися огромными кустами серсина и Сибирской акации, которые заслонили совершенно вид на город и на обширный луг. Старый лес вырублен, и на месте его вырос уже молодой; липовыя дороги в саду, так чопорно подстриженныя, разрослись густым лесом; на широком барском дворе не видно было никого, кроме двух-трех старух, сидевших, за прялками, у дверей изб своих, стараго конюшаго, гревшагося на солнце и без дела доживающаго век свой, да нескольких собак, охраняющих этих престарелых жителей унылаго, опустевшаго уголка, прежде столь шумнаго, столь веселаго. На месте, где был пруд, посеяны огурцы, разсажена капуста, и ручеек, сорвавший плотину, тихо, спокойно прокрадывается между гряд; деревня переселена совсем на другую сторону, так что с прежней усадьбы ея и не видно. Я сошел под гору; снизу смотрел на Мишенское[3]) и не узнал его; одна только церковь напоминала мне старину. Я не встречал ни одного знакомаго лица, на том месте, где все было мне столь знакомо! Все прежние друзья и товарищи изчезли, не оставя здесь и следов своего пребывания. Я посмотрел на опустевшее место прежняго дома, потом на церковь и подумал: «человек яко трава, дни его, яко цвет сельный; тако оцветет: яко дух пройдет в нем, и не будет, и не познает к тому места своего! Милость же Господня от века и до века на боящихся Его».

Мне хотелось видеть кого-нибудь, чтобы разспросить о теперешних владельцах села Мишенскаго. Я взошел опять на гору и пошел к околице, куда тянулись тяжелые возы со вновь убранным сеном. Я пошел за ними вслед и увидел за околицею барское гумно, вновь выстроенное. Возле этого новаго гумна находилась развалившаяся кирпичная рига, стоявшая прямо против кладбища, от котораго была отделена глубоким оврагом, поросшим кустарником. Почти на этом месте встретил я маленькаго, седого старика, с огромным пузом, густыми бровями нависшими на маленькие серые глаза, с расплющенным носом и красным лицом. По его походке видно было, что он может еще ходить бодро, не спотыкаясь, если не проглотит лишней чарки водки. Посмотрев пристальнее на пешехода, я узнал в нем стариннаго нашего приятеля, портного Максима Григорьева, служившаго камердинером у бывшаго соученика моего В. А. Он постарел, но мало переменился. Болосы его поседели, брюхо пораздулось, сам он потолстел, несколько посморщился, но все таже шутовская харя, все тот же безпокойный, торопливый взгляд, все тот же багровый румянец. Есть люди закаленные противу лет, с которым время едва касается в быстром своем полете; оно не щадит красоты, но гораздо милостивее к безобразию. Оно почти не изменяет его.

Я обрадовался Максиму Григорьеву и бросился к нему навстречу, восклицая: «Ты ли это, дружище Максим Григорьевич! Здорово ли поживаешь?» — «Слава Богу, сударь, вашими святыми молитвами. Покорно благодарю за привет и любовь. Все ли вы в добром здоровье?» отвечал мне Максим Григорьев с величайшею холодностию. Он проговорил эти слова как вытверженный наизусть урок, слегка приподняв картуз. Не дожидаясь моего ответа, он хотел удалиться, но я заслонил ему дорогу. — «Ты не узнаёшь меня, приятель?» спросил я. «Постой немного, поговорим о старине.»

Максим Григорьев остановился, осматривал меня со всех сторон, но никак не мог узнать. Наконец, я принужден был сказать ему свое имя. Тут он изъявил мне радость свою громким смехом, восклицаниями, поклонами и нежными объятиями.

После первых восторгов и приветствий Максим Григорьев спросил: «Да как вы, батюшка сюда заехали?» — «Видишь ли, Григорьевич, я вышел в отставку и еду в деревню, которая отсюда верстах в тридцати. Проезжая близко отсюда, мне захотелось узнать о прежних друзьях молодости; вот я и забрел сюда!» — «Да о ком узнать!» воскликнул Максим Григорьев; «здесь никого не осталось.» — «Где барин твой?» — «Он живет в Петербурге, а меня отпустил на волю, со всем семейством, и мы все живем в городе. У меня пять человек детей. Старик отец мой, о прошлой масленице было три года, как скончался, царство ему небесное! а матушка еще здравствует; дай ей Господи здоровья»! — «А кому досталось Мишенское?» — «Старшей барышне она вышла замуж, почти всех дворовых отпустила на волю, живет где-то на краю света и уже лет пятнадцать как сюда не заглядывала». — «Разскажи-ка мне обо всех них чтò знаешь, Максим Григорьевич. Вот, сядем здесь. подле стены этой старой, развалившейся риги». — «Чтò вы это, барин? В уме ли вы?» воскликнул Максим Григорьев. «Разве не видите, что уже день вечереет? Ну можно ли оставаться возле развалин и против кладбища! Сохрани Господи, если нас здесь застигнет ночь! Лучше пойдемте в город; мы еще успеем туда засветло; а я дорогою разскажу вам, какия беды случились со мною от того, что я после солнечнаго захождения случился возле этой самой развалившейся риги, вот на этом месте, насупротив кладбища».

Я послушался Максима Григорьева. Мы пошли в город, и вот что он разсказывал мне дорогою о достопамятных своих приключениях.

Вот изволишь видеть, батюшка, барин мой уехал в Петербург, а я остался круглым сиротою, с женою и детьми, с стариками отцом и матерью, и переселился жить в город. Но все таки сердце тянет на родину. Как волка ни корми, а он все в лес смотрит. Я часто хожу в Мишенское: здесь все мне знакомо. Праздник ли, крестины ль, свадьба, или похороны, всякой зовет меня! А я не спесив: не хочу отказом огорчать добрых людей; иду и к последнему из мужиков, если позовет меня. Вот, однажды на праздник вешняго Николы, был я у старосты Ивана Ильина. Случись тут также и кума его, которая, узнав, что я портной, просила меня придти к ней в соседнее село Собакино[4]), скроить кафтанчик сыну. Пошел я к ней, оставя жену и старшую дочь у старосты Ивана Ильина. Ведь ты, барин знаешь, от Мишенскаго до Собакина версты с полторы. Пошел-то я не совсем трезвый, однако скроил кафтанчик порядочно. Хозяйка за труд поднесла мне добрую чарку водки; правда, еще прежде я выпил стакана с два браги; кажется, не было от чего опьянеть! День был Суботний. Вот, услышал я, что в Мишенском благовестят ко всенощной; мешкат было нечего, я простился с хозяевами и спешил возвратиться в Мишенское к жене и дочери. Хозяйка, на прощанье, принудила меня выпить еще стаканчик водки; хозяин заставил выпить другой за его здоровье, и я убежал, чтобы не принудили выпить и третьяго. Надобно было идти мимо барскаго гумна и этой самой развалившейся риги; кирпичи валялись по дороге; я споткнулся на один из них, и бултых прямо в воду, хотя тут никогда ни бывало ни реки, ни озера, ни пруда,