Гарм Видар
TERTIUM NON DATUM?
Тяжело припадая на правую, здоровую ногу Чак брел среди фантасмагорически безобразных куч мусора. Тут были и величественные пирамиды ржавого хлама — останки некогда верно служивших людям блистательных машин, и зыбкие барханы полиэтиленовых использованных пакетов, и горы, будто настоящие, укутанные грязным снегом — горы измятой бумаги.
Рваная рана на левой ноге уже подернулась синей полупрозрачной пленкой и лишь иногда давала о себе знать.
Чак прислушался: где-то рядом капала вода. За жалким скелетом, в недалеком прошлом могучего механизма, прямо из земли торчала труба. Чак припал к ее жерлу и долго пил маслянистую черную с радужными блестками жижу. Уже напившись, не удержался и склонился к трубе второй головой. У второй головы тоже пересохло во рту.
На глаза попалась большая лужа. Чак заглянул туда. Из зеркальных глубин лужи четырьмя безбелковыми черными провалами таращился на Чака синекожий монстр, увы, так мало общего имеющий с Учителем. На обеих головах начисто отсутствовала растительность, это компенсировалось тем, что оба черепа были покрыты костяными наростами, на подобие черепашьего панциря. Две огромные трехпалые лапы свисали почти до земли. Короткое мощное туловище, покрытое голубым мхом, заканчивалось двумя столбообразными ногами, тоже трехпалыми.
— Интеллектуальный кентавр! — взревел Чак и саданул по луже кулаком.
Кожа на руке и под каплями попавшими на тело начала отчаянно зудеть. Лужа была радиоактивна, а Чак, хотя чисто физически был к ней невосприимчив, но инстинктивно недолюбливал…
Учитель в серебристом скафандре высшей радиационной и химической защиты стоял в пол-оборота к заходящему солнцу.
— Ты сегодня, как-то особенно взволнован, Чак… — голос Учителя, обезличенный усилителем, был как всегда спокоен.
— Я сегодня опять думал, Учитель.
— О чем Чак?
— ТОТ ДЕНЬ?!. Я ничего не помню… И от этого мне порой кажется, что Мир — всегда был ТАКИМ.
— Ты был болен, Чак. Тяжело болен.
— Был болен… — как эхо откликнулся Чак. — Теперь я здоров, но Мир все еще болен…
— Но когда Мир переболеет, это будет ТВОЙ МИР!
Чак вздрогнул, ему показалось, что Учитель рад этому грядущему миру, миру где для него — Учителя места уже не будет. Бункер — последний оплот прошлого. Последнее прибежище, последнего представителя некогда Великой Расы, к которой пока еще принадлежит Учитель. Но может где-то еще остались его соплеменники, где-то в иных бункерах? А может где-то уже бродят представители Новой Расы: Переживших ТОТ ДЕНЬ, выживших, но ценой Утраты. Безвозвратной утраты родства с Народом Прародителем. Уже НЕ ЛЮДИ… НЕЛЮДИ! Представители расы к которой принадлежит и Чак.
— Ты ранен?
Как пугающе безразличен этот механо-электрифицированный голос. Чак опять вздрогнул и жесткими пальцами с ногтями, конусом опоясывающими каждую последнюю фалангу, коснулся синей пленки на ноге. Сквозь новую кожу явственно пробивалась синяя шерсть. Скоро рана зарастет и забудется.
— Ерунда! Это всего лишь крысы.
Крысы теперь были огромные и наглые. Став на четыре задние лапы, любая из них могла потягаться ростом с Учителем. Их гибкие тела то и дело тенью скользили по раздолью этой гигантской помойки. Порой даже Чаку казалось, что теперешний мир и был специально создан для этих крыс… Но Чак «вспоминал» про ТОТ ДЕНЬ, и наваждение проходило…
— Я принес то, что вы просили, Учитель. — Чак протянул металлический контейнер. В нем были пробы грунта из различных мест. — На карте я отметил номером место откуда брал землю. Такой же номер и на соответствующей ячейке контейнера.
— Хорошо Чак. Мне пора… — Учитель забрал контейнер и направился к люку. — Завтра, в это же время я буду ждать тебя здесь, Чак.
Чак понимал, что Учитель прикован к бункеру, и так получалось, что он, Чак, прикован к Учителю.
Люк закрылся. Словно чудовищная пасть заглотила Учителя.
Чаку тоже было пора. Наползал туман. От тумана шкура зудела сильнее, чем от радиоактивных луж. Туман был кислотный.
— Ну чего им не хватало?
Чак скрючившись, обхватив лапами колени и, примостив на каждое по голове, размышлял, сидя в кабине полуразрушенного тягача. Уцелела только, эта кабина, да левая гусеница. Остальное оплавилось и проржавело.
— Неужели ТОТ МИР, о котором рассказывал Учитель, можно было так легко сменить на ЭТОТ? Где был человеческий разум, когда сонмы блистательных механизмов сцепились в сеющем смерть танце? Или каждый отдельный разум надеялся, что его хрупкое тельце выживет в этом безумном хороводе? Да и был ли разум? Кто управлял той рукой — рукой самоубийцы бросившего стальное войско в первую и последнюю атаку.
Где тот жалкий комок нейронов, выжил ли во всеобъемлющем пламени? Может он до сих пор медленно угасает в каком-нибудь бункере? Как Учитель. Или деформировавшись в сломленных законах природы трансформировался в некого монстра, каким и был изначально по своему внутреннему содержанию.
— В такого монстра как я?
Чак с ужасом развернул головы лицом к лицу, пытаясь угадать ответ.
Правая голова, как всегда, молчала. Чак явственно ощущал, что мысли испуганными птицами бьются только в его левой голове, хотя видел он обоими парами глаз. И единая картина складывалась в левой черепной коробке в естественное неделимое изображение.
Семилапая крыса прогрохотала по крыше Чакового убежища, но заглянув во внутрь, тут же шарахнулась и скрылась в кипе грязных полиэтиленовых пакетов. По-видимому, сражение данное Чаком накануне раз и на всегда дало понять этим уродцам кто хозяин здешних угодий.
Туман осел — выпал кислотной росой, разъедая остатки металлических конструкций, в изобилии разбросанных вокруг.
Чак покряхтывая выбрался наружу и приступил к ежедневному обходу своих владений.
Остров! Весь мир Чака — пусть огромный, но остров. Сегодня Чак, наконец, одолел гору в недрах которой в бункере хоронился от взбунтовавшейся природы Учитель. Гора была скорей всего потухшим вулканом. Его жерло, закупоренное громадной бетонной пробкой, образовало небольшую посадочную площадку. На площадке застыл одинокий вертолет.
Но внимание Чака привлек не вертолет, подозрительно блестевший в этом прогнившем мире, а дымка на горизонте.
Вначале Чаку показалось, что это привычный кислотный туман, но цвет темно-зеленый, насыщенный, вдруг всколыхнул шквал ассоциаций и воспоминаний, вспыхнувших неожиданно ярко, как одинокий фонарь на столбе среди заснеженного поля, погруженного в ночную тишину. Губы сами сложились и породили нежное как вздох слово:
