Р. Гарсиа-и-Робертсон. Прекрасная Верона
В Вероне, древней и прекрасной...
Шекспир, «Ромео и Джульетта», пролог
В первый раз Антонио увидел ее на Виа Капелло, в ночь карнавала. Он только что выбрался из гостиницы, которую с некоторых пор стали называть «Домом Джульетты» — причиной тому был мраморный балкон. Толпы кутил заполняли освещенную факелами улицу. Арлекины, кружевные голубки, менестрели, пьяная чернь — все это смеялось, плясало, пело, люди сталкивались друг с другом, спотыкались о булыжники мостовой, падали в фонтаны и мочились в костры. Стоя под «балконом Ромео», уже изрядно поднабравшийся (бардолино оказалось отличным) Антонио гадал, какое приключение предстоит ему сегодня. Драка? Женщина? Возможно, и то, и другое. А постом он увидел ее. Небесное видение. Сама Любовь — в золотой кружевной маске и платье с широкими рукавами. Она обернулась, бросила на него взгляд из-под полуопущенных ресниц, послала воздушный поцелуй и тут же исчезла, втянутая в людской водоворот.
Не сводя мутного полупьяного взора с толпы, поглотившей незнакомку, Антонио схватил за плечо своего слугу Протея, который занимался тем, что накачивал вином хозяина гостиницы, и притянул его к себе.
— Видел ее? Кто она такая?
Протей бросил на стойку серебряную монету и повернулся к своему пьяному хозяину.
— О ком ты?
— Женщина в золотой маске. Необыкновенно красивая. Протей оглядел толпу, но не заметил красавицы.
— Откуда вы знаете? Сами говорите, она в маске.
— Знаю, знаю, — упрямо пробормотал Антонио. Он видел лебединую шею и улыбку, и этого было достаточно. — Красивую женщину видно по осанке. По тому, как она держит голову.
— Несомненно. — Протей опустил в карман початую бутылку бардолино. Судя по началу вечера, хозяин нынче доберется до постели полумертвым. Если вообще доберется.
— Она самая красивая женщина на карнавале. Готов заложить жизнь, состояние, поместья и даже слабую надежду на вечное спасение в придачу.
— Ну, тут мне с вами тягаться трудно, — заметил Протей.
То, что она принадлежала к благородному сословию, было очевидно. Ее платье из золотой парчи, расшитый драгоценными камнями пояс, парик, покрытый слоем золотой пудры, — все это было не по карману самым предприимчивым веронским куртизанкам. Глубокий вырез парчового платья обнажал античной лепки шею и плечи, безупречно округлую грудь. Но даже если бы она была одета в рубище или монашескую рясу, то все равно свела бы Антонио с ума.
Оттолкнув Протея, он выбежал на улицу. Толпа без промедления расступалась перед ним. Несмотря на маску из черных перьев, каждый без труда узнавал племянника веронского князя по шитому жемчугом камзолу, необычайной длины шпаге и гигантским шпорам.
Он взглянул в сторону Пьяцца Эрбе, зеленного рынка, расположенного на месте древнего форума. Ничего. Повернувшись к Виа Стелла, он заметил в толпе золотую вспышку. Антонио помчался туда, и его шпоры высекали искры из булыжной мостовой.
Толпа расступалась еще поспешнее. Антонио Кансиньорио делла Скала, Благородный Пес, настолько привык к этому, что почти не замечал. Казалось, вся Верона предназначена исключительно для его удовольствия. Высокий и красивый мужчина, искусный трубадур и воин, да еще неплохой серебряных дел мастер и добрый христианин в придачу, хотя и враг Папы. Более того, ему посчастливилось родиться племянником Кангранде делла Скала, Большого Пса, правителя Вероны, прямого потомка Мастино I, Мастиффа, основателя династии Скалигеров.
Женщина в золотом свернула за угол, направилась в сторону 1 Пьяцца Бра. Антонио бросился бегом по боковой улочке, чтобы ее перехватить. Но на Пьяцца Бра он так и не смог увидеть ее в пестрой толпе. Неужели улизнула? Но куда? Он свернул в переулок и двинулся в противоположном направлении. Над площадью нависала Арена, древнеримский форум. Его колоннада, вторая по величине после Колизея, перекрывала всю восточную сторону площади. Значит, красотка в ловушке. Если, конечно, она не спряталась в самой Арене, которая была явно неподходящим местом для женщины без сопровождающих, да еще в ночь карнавала.
И тут он ее увидел. В конце переулка, в черном проеме арки Арены. Золотая фигура в темной раме. Он окликнул ее, веля остановиться. Она обернулась и застыла в неподвижности. Что ж, по крайней мере, у нее было достаточно здравого смысла, чтобы понять: игра окончена.
В конце переулка из темноты выступили двое ряженых и встали между беглянкой и преследователем. На одном был шутовской колпак с бубенчиками и соломенные шлепанцы. Второй вырядился в костюм Доктора-Чумы: длинный черный плащ и белая маска с птичьим носом. Оба были при шпагах.
Шут окликнул Антонио:
— Монтекки или Капулетти?
Худшее, что может услышать житель Вероны в глухой аллее.
— Ни тот, ни другой, свинья! — прокричал в ответ Антонио, вынимая шпагу и кинжал. У него даже не мелькнуло мысли о том, что все происходящее может быть результатом какой-то ошибки. Все в Вероне прекрасно знали в лицо племянника князя — даже если это лицо было под маской. И не в первый раз обычное убийство прикрывалось кровной местью. «Тысяча извинений, мы думали, этот человек — Монтекки».
А у Антонио врагов было предостаточно. И весьма могущественных врагов. Чертовски длинный список, возглавляемый Папой Климентом V, наместником Бога на земле, прихвостнем Филиппа Красивого. Гвельфы ненавидели его, так же как и миланская верхушка — Висконти. А еще были французы — нечестивцы, безбожники, предатели и интриганы. Да что там говорить, куча народу обрадуется, узнав, что Благородный Пес сдох в какой-то темной аллее. А кое-кто, возможно, даже взял на себя труд это устроить.
Но желать легче, чем получить желаемое. Он взглянул на женщину. Она не принимала участия в происходящем, стояла неподвижно с полуоткрытым от ужаса ртом. Или от восторга — маска скрывала выражение лица.
— Брось шпагу, — прокричал Шут. — Мы хотим поговорить.
— Одно лишь слово, — заверил Чума.
— Мое слово — убирайтесь! — ответил Антонио. — Сражайтесь, если вы мужчины![1]
Шут вынул шпагу из ножен и бросил через плечо своему спутнику:
— Прикрой меня.
Антонио шагнул ему навстречу. Шпаги скрестились, и на колпаке Шута зазвенели бубенчики, когда он, точным движением отразив удар, отскочил назад. Антонио был вне себя от гнева и к тому же пьян. Поэтому он так яростно бросился на противников, что быстро потеснил их и заставил отступить. Слишком быстро. Вдруг Шут оступился в своих неуклюжих туфлях и, вскрикнув от страха, упал на колено.
