Павел Вежинов
КОГДА ТЫ В ЛОДКЕ…
1.
Уже второй день — по нашим земным часам — «Сириус» кружил вокруг этой проклятой луны, красной и гладкой, как огромный детский мяч. В сущности, мы называли ее луной только потому, что не знали, какое ей придумать название. Ее планета-мать представляла собой мертвое небесное тело, на котором, по мнению наших специалистов, никогда не было органической жизни. Где-то далеко в черном небе призрачно светило их зеленое солнце. И вообще, мы находились в одной из самых пустынных частей нашей галактики, где многое меня угнетало и внушало предчувствие беды. Я чувствовал, что и другие члены экипажа охвачены какой-то непонятной нервозностью, а это худшее, что может случиться на межпланетном корабле. Только наш командир был, как всегда, спокоен и уверен. В свои двести тринадцать биологических лет он выглядел все таким же неколебимым и мудрым — прямо как на плакате. Таких, как он, осталось не больше десятка — и, на мой взгляд, исключительно благодаря их чертовскому упорству. Большой совет по космическим исследованиям все еще посылал корабли для разведывательных полетов в различные части нашей галактики. Мы стоили человечеству невероятно дорого, почти каждый третий на Земле должен был трудиться во имя наших довольно бесплодных скитаний в пустоте. К тому же наш век все больше охватывал дух необъяснимого эпикурейства и равнодушия к науке. Наш командир относился к этому с молчаливым презрением, которое на борту корабля становилось не столь молчаливым…
Точно в пять часов на экране появилось его холодное худое лицо.
— В пять тридцать все ко мне! — приказал он.
— Слушаюсь, Пер…
Он видел и слышал всех сразу. Это право командира сохранилось теперь только на межпланетных кораблях. Но через секунду я услышал с экрана знакомый звук, похожий на удар гонга, и понял, что мы остались одни.
— Славин, почему ты улыбнулся? — спросил он.
В тоне его не чувствовалось ни строгости, ни любопытства.
— Не помню, Пер.
— Не хитри, Славин. Услышав приказ, ты улыбнулся.
Я набрался храбрости:
— Уважаемый Пер, клянусь, что я не улыбнулся. И все же вы имеете право так думать.
— По какой причине?
Я поколебался.
— Просто я удивляюсь, зачем вы собираете совет, когда и без того все решаете единолично.
— И это тебя раздражает?
— Нисколько… Вы же сами сказали, что я улыбнулся.
— Но на этот раз ты ошибаешься! — покачал головой командир. — На этот раз мы действительно примем общее решение.
— Я всегда в вашем распоряжении, Пер…
— Но интересно, что улыбнулся только ты один, Славин. Остальные восприняли приказ как нечто естественное.
— Боюсь, что вы наблюдали только за мной, — ответил я.
Командир словно бы не слышал, но не сводил с меня внимательного взгляда.
— Славин, ни в коем случае не воспринимай мои слова как замечание, — сказал он, и голос его зазвучал гораздо мягче. — Я всегда считал, что на корабле лучше всех понимаешь меня именно ты.
Не успел я ответить, как экран погас.
Признаюсь, я задумался. В сущности, он прав, я должен понимать его лучше всех. Прежде всего, я историк. Кроме того, в свои девяносто шесть я был вторым по возрасту среди экипажа. Того, что нас объединяло, было больше, чем того, что разъединяло. И все-таки я не понимал его — он представлялся мне героем, но странным и чуточку смешным, как какой-то древний идальго. А иногда немного печальным, как бывают печальны люди незадолго до смерти. Но я не верил, что он скоро умрет. Мне казалось даже, что он никогда не умрет — точно его смерть была противоестественной. Жизнь без него словно теряла смысл.
Экран загорелся, появилось бледное, несколько асимметричное лицо.
— Как поживаешь, Славин?
— Сам знаешь, чего спрашивать, — пробормотал я недовольно.
— Ты мне кажешься каким-то подавленным, — сказал он. — Ничего, это у тебя пройдет. И вообще, готовься в дорогу, мой мальчик!
Это меня удивило:
— Ты уверен, Герц?
— Ну, не вполне… В нашем деле всегда есть риск. У тебя появляется отличный шанс, мой мальчик, в этом полете мы долго скучали…
Что верно, то верно. Непонятный красный шар, вокруг которого мы сейчас кружили, был единственным достойным объектом за все время нашей экспедиции.
— Ты думаешь нас подстерегают неожиданности? — спросил я.
— И еще какие! — ответил Герц с удовлетворением. — Не считаешь же ты, что его создали просто так, без всякой цели?
Экран снова погас. Но точно в пять тридцать мы с Герцем, вдоволь наговорившись, вошли в большой зал. Все места, кроме наших, были заняты. Пер сидел на своем обычном месте, молчаливый и задумчивый, и сосредоточенно разглядывал свои руки. Седина шла ему. Она в последнее время вроде бы стала модной, особенно в колониях на Марсе, но я не думал, что он следит за модой. Просто он так привык.
— Ну что ж, начнем, — произнес он наконец. — Второй раз все данные были переданы анализатору. И он дал категорическое заключение — это искусственное небесное тело. По всей вероятности, речь идет о чем-то вроде ориентира, маяка или опознавательного знака. Не исключено, что это база снабжения не известной нам цивилизации. Или у артефакта какое-то другое предназначение, о котором мы даже не подозреваем. Ясно одно: нахождение здесь этого небесного тела имеет некий смысл. Наш долг постичь этот смысл, разгадать его тайну. Вы сами понимаете, как это важно. Впервые за время наших путешествий в космосе мы вступаем в контакт с цивилизацией, в техническом отношении более высокой, чем земная. Потому что, согласитесь, ничего подобного нам не построить и спустя тысячелетие. И если кто-то скажет, что все это сделано только для того, чтобы поразить нас, он ошибется.
Командир на секунду замолчал и машинально потянулся рукой к карману. Я знал, что он хотел достать сигареты, но, разумеется, удержался. Он курил, лишь оставаясь один, и притом в часы, отведенные для сна. Насколько мне помнится, сигареты якобы помогали мыслительному процессу, хотя это, по-моему, глупость. Их отвратительный дым вряд ли мог сравниться с нашими стимуляторами. Герц утверждал, что командир сам выращивал табак на своей даче в Кордильерах. И хотя Герц был психологом, ему не приходило в голову, что это странное занятие командира можно назвать пороком. Для него Пер был совершенством.
— Есть у кого-нибудь вопросы? — неожиданно спросил командир.
Зал молчал. И только Пер собрался продолжить, как Гавон произнес:
