Ромэн ЯРОВ
ОДНО МГНОВЕНЬЕ
Фантастический рассказ
- Пожалуй, хватит, - сказал Виталий Евгеньевич Руновский, положил в ящик стола папку с рентгеноснимками двух изучаемых метеоритов, и встал. Пять шагов до двери, а по обеим сторонам прохода холодные гладкие стенки приборов, слепые - пока приборы не включены - глаза-шкалы, костлявые стеллажи.
Какими-то искусственными делами занимается он уже третий день: сортирует бумажки, разгребает ящики письменного стола. И, занимаясь этой несерьезной, большей частью придуманной работой, чувствует он всю глубину своей усталости. Да, громадным трудом достигается звание кандидата наук. Он защитил диссертацию всего три дня назад, и чувство, с которым стоял тогда на кафедре, чувство человека, попавшего в быстрый поток, и плывущего, и выгребающего к берегу, и переворачивающегося, и радующегося почти полной своей невесомости, и боящегося, что до берега не дотянет, еще не покинуло его. Но теперь примешалась усталость. И сложное это сочетание, как реакцию, что ли, вызывало желание жить, ни о чем не думая. Сегодня вечером соберутся друзья; будут отмечать появление еще одного кандидата наук. Не ученого, нет; ученым Виталий Евгеньевич был все пять предшествующих лет. "Рентгенометрические и масс-спектрометрические методы изучения органических компонентов углистых метеоритов" - такова была тема его диссертации. В мелких прозрачных крупинках, рассеянных по густо-черной массе метеоритного вещества, он искал признаки жизни. За пять лет обнаружилось всего несколько новых микроорганизмов, но зато, самое главное, было разработано множество великолепных методов исследований. И сегодня, окидывая взглядом проделанную работу, Виталий Евгеньевич Руновский имел смелость предполагать, что как ученый он давно уже перерос тему своей кандидатской и надо срочно думать о какой-нибудь обобщающей теории, чтоб не затягивать с докторской. Методы только для кандидатской и годятся, размышлял он уже немножко снисходительно. Но это легко говорить теперь, а каково было все время сосредоточенно думать - в троллейбусе, кино, дома, над раскрытой газетой, при взгляде в окно - всегда и везде.
Зеленые абажуры библиотечных ламп колышутся; сияющее солнце бьет сквозь них, как сквозь листья, над холодными зимними темными площадями клубится горячий воздух, а в нем встают миражи. Неужели всем этим вечерам суждено повториться! Да, если ты хочешь разработать теорию - быть может, начиная с завтрашнего. Но не сегодня. Можно ли хоть мгновенье повисеть на канатах, бессильно обмякнув? А потом пусть все начнется опять - но не так мучительно. Он пойдет по жизни легко, грациозной походкой, какой раньше ходили короли, а нынче балерины. Право на это завоевано, первый шаг сделан. Ну, а сегодня по вполне понятным причинам не работается. Надо идти домой да по дороге купить кое-что. Жена просила. Да, а чем он намеревался заниматься, пока не встал? Ага, вот. Сделать срез вот с этого черного камня, чтобы по шлифу проверить микроструктуру. Он стоит на стеллаже, а может, его сразу надо выбросить в мусор. Принесли сегодня утром, найдя где-то на окраинной улице. Хорошо, что нашедший элементарно разбирается и умеет отличить углистый метеорит-хондрит от булыжника или куска угля. Правда, последние несколько ночей никаких вспышек на небе не было. Потому и надо проверить микроструктуру. Внешне камень очень напоминает метеорит. А что, если...
Он пошел по лаборатории, вставая сперва на пятки, потом на носки, поворачиваясь при каждом шаге. Какие-то волны перекатывались в нем: то ли не отстоявшийся за три дня восторг, то ли предвкушение сегодняшнего веселья. Он покачивал головой и расплывался в улыбке. Не взять ли этот камень с собой? Поставить на стол. Сейчас все стремятся к оригинальному, все хотят показать себя людьми тонкой выдумки. Кто стены красит в разные цвета. А он метеорит принесет. Вот, мол, смотрите, символ. Какая скрытая жизнь в нем заключена? И ничего, что слишком буквально - метеоритов ни у кого не было. Он взял метеорит в руку - еще раз удивился очень малому для такого объема весу, сунул его в портфель и запер дверь. В коридорчик выходили двери других лабораторий; он миновал их, спустился по ступенькам. Лабораторный корпус - одноэтажное из больших желтых камней здание - располагался во дворе института. Виталий Евгеньевич вышел через калитку. Можно было сесть на автобус, но он решил пройтись пешком, заглядывая попутно в магазины. Портфель его - кстати, новый надо будет купить надувался все больше и больше: пакеты, свертки и бутылки совсем сдавили прихваченный метеорит. Впрочем, Виталий Евгеньевич забыл про него, а вспомнив мельком, пожалел, что взял. Оригинальность это хорошо, а вот бутылку портвейна придется в карман пальто, и без того подшитый, сунуть.
Уже начинало темнеть, когда он пришел домой. Жена должна была появиться вскоре, освободившись из своей библиотеки. Там он и увидел ее как-то, там и заговорил, осмелев, оттуда и провожал каждый вечер с ущербом для занятий. Попом, правда, когда все у них уже было решено, ей приходилось ждать по вечерам, пока груда книг с правой стороны стола не переместится, перелистанная, на левую.
- Я и познакомиться-то, кроме как здесь, наверное, не смог бы нигде, - сказал он как-то. Она это знала и так, но признание вслух радости ей не доставило. Женщин понять трудно: быть может, она предпочла бы, чтобы первый взгляд был брошен под сенью курортных пальм или отразился бы в зеркалах ресторана. Виталий Евгеньевич стал опорожнять портфель и всякой вещи из него подыскивать место. Бутылки в сетке - за окно: о холодильнике жена только мечтает; пакеты - в буфет. А метеорит на шкаф. Тоже дрянь-мебель, лакированный, с фанерными дверцами и острыми углами. Все в скором времени выбросим, новое купим. А метеорит там вряд ли кто увидит. Не до того будет. Самому не забыть бы поставить его на стол, когда гости слегка разомлеют и станут восприимчивыми к шуткам, витиеватым тостам и всяким чудацким выходкам. И научный руководитель, профессор Самсонов, говорящий всегда тихо, будто каждое его слово значительно, вдруг гикнет да запоет не своим голосом какую-нибудь частушку. С профессорами это бывает.
Он взял в руки полотенце, собираясь перетирать тарелки, но не мог никак из-за теснящих друг друга мыслей сдвинуться с места. Тихо-тихо вдруг стало; ничьих шагов не слышно было с лестничной площадки, и с улицы не доносилось ни звука. Он видел в окне серовато-белое, зимнее, ватное небо и вдруг на фоне этом угадал какое-то неясное движение. Что-то перемещалось по воздуху от одной стены к другой. Виталий Евгеньевич положил на стол полотенце и пошел вдоль стены, ища то место, где должно было быть начало этой чуть видимой колеблющейся струйки. Стена была пуста, только фотография висела. Снимок был сделан всего три дня назад и уже проявлен и отпечатан. На фотографии изображался он сам в первые моменты после защиты - с несколько туповатым, деревянным лицом, с него не сошло еще выражение официальности, деланного спокойствия, готовности подчиниться воле более умных. Профессор Самсонов пожимал ему руку. Оба они вышли во весь рост - фотограф снимал издалека, а друзья с лицами куда более веселыми - видно было даже, как у некоторых озорно блестели глаза, - стояли вокруг. Виталий Евгеньевич прошел один раз мимо этой фотографии; заметил какую-то странность в ней, но до сознания она не дошла; второй, третий. И вдруг увидал. Его изображения на фотографии не было. Был профессор Самсонов, но он протягивал руку белому пятну, были друзья, но все они стояли вокруг белого пятна. Он повернулся и взглянул на крышку шкафа. Его собственное изображение, покинувшее фотографию и пересекшее комнату, было там. Оно стало объемным, и фигурка эта, вынутая из окружения, где все было в таком же масштабе, оказалась вдруг ужасно маленькой - не больше оловянного солдатика. С неменяющимся, неподвижным лицом она двигалась по крышке шкафа к метеориту. Виталий Евгеньевич узнавал себя, каким был три дня назад, свой единственный черный костюм, подарок жены плетеный галстук, черные, специально купленные ботинки. Только походка его была не тогдашняя, проворная, даже слегка поспешная, а сегодняшняя - солидная, спокойная, раздумчивая.
