Ознакомительная версия.
Латынина Юлия
Клеарх и Гераклея
Юлия Латынина
Клеарх и Гераклея
Несколько слов вместо напутствия
Ю. Латынина написала роман в духе греческих повествований, отстоящих от нас более чем на две тысячи лет. Мне думается, что в этом ее опыте сказывается крайний радикализм: начав восстанавливать преемственность, прерванную трагедиями первой половины нашего века, мы обращаемся к давним нашим истокам, разумеется, прежде всего ведущим к Греции. Быть может, я сам склонен был бы к перенесению столь же радикального подхода и на самый стиль повествования, который в этом случае избавился бы от академизма. Но не будем навязывать автору своих вкусовых пристрастий, не будем подсовывать авангардистских бомб под спокойствие ее размеренного тона. У меня есть только одно возражение против интересного авторского предисловия. Традиция "Александрий" в Европе не остановилась так рано, как полагает Ю. Латынина. Последний мне известный пример - неоконченный (и сохранившийся в нескольких незавершенных вариантах) роман моего отца Всеволода Вячеславовича Иванова "Сокровища Александра Македонского", частично напечатанный лишь посмертно. Именно благодаря этому частичному несогласию с авторским предисловием я настроен примирительно по отношению к ее замыслу. Если моему отцу в 40-е годы в набросках его вариантов "Александрии" и в других, тогда не печатавшихся вещах (в частности, в рассказе "Сизиф, сын Эола", перекликающемся с "Сизифом" Камю, тогда же написанным) было позволительно попытаться воссоздать эту давнюю традицию, почему мы не дадим этого права современному молодому автору? Вероятно, стилистическое разнообразие новой русской прозы может быть завоевано и путем расширения ее временных и пространственных пределов. Я знаю Ю. Латынину не только как продуктивного прозаика, ищущего способов сказать новое слово в пределах сверхтрадиционных форм литературы, но и как энергичного исследователя этих традиций европейской культуры. Пожелаем ей и вместе с ней всему ее поколению успеха на трудных путях, где впереди брезжит заря новой русской прозы, которая, как я надеюсь, соединит высокое наследие, через Византию и эллинистический Восток восходящее к античной Греции, с языком и стилем современности.
Вяч. Вс. Иванов
Юлия Латынина
Клеарх и Гераклея
Греческий роман
Предисловие
Некогда Искандар Двурогий, завоевавший весь мир, решил, что этого слишком мало: мир иной, за завесой мрака, ему не принадлежал.
Искандар повелел согнать табун из шестисот тысяч молодых кобылиц и отобрать для похода наилучших воинов. Десять дней войско шло по стране непроглядного мрака, воины искали путь, щупая в темноте камни, и совали те камни, что поменьше, себе в карман, - на десятый день вышли в иной мир. Спешившись, воины достали из карманов камни, подобранные по дороге: то были алмазы и рубины. "Те, кто взял мало каменьев, пожалели об этом, ибо предводители их забрали самоцветы себе, а те, кто собрал их во множестве, испытали огорчения по той же причине".
Меж тем Искандар глядел на войско и на иной мир и вдруг ужаснулся и сказал спутнику: "Вот что пришло мне на ум... Если мы отыщем источник живой воды, ведь не только я, но и все мои воины напьются из него... В чем же будет тогда мое превосходство над ними? Посему я желаю, чтобы ты остался с войском, я же один отправился на поиски живой воды".
Так излагает историю великого македонца одна из многочисленных средневековых "Адександрий", малайская "Повесть об Искандаре Двурогом". Мы, конечно, прервемся и не станем рассказывать, как Искандар, осознав, что до рая надо добираться в одиночку, достиг своей цели; как он получил от Аллаха ветку райского винограда; как Иблис, искусивший его на обратном пути, лишил людей вечного блаженства. Известно, что подобная история впервые произошла с Гильгамешем, также лицом вполне историческим.
"Роман об Александре" покорил больше стран, чем сам Александр. Свита македонца состояла из гетайров: в свите героя "Адександрий" оказались пахлаваны и рыцари, бояре и верные слуги Аллаха; герой "Александрии" сражался с Гогами и Магогами, проникал за завесу мрака и не раз достигал еще более сказочной страны, жители которой были совершенно счастливы ввиду отсутствия "твоего" и "моего" и полной общности имуществ.
"Александрия" по праву заняла одно из первых мест в той великой традиции традиции сочинений, героем которых являлась сама история; сочинений, раскинувшихся на безбрежном пространстве мировой литературы, от басен первых логографов до исландских саг, от "Троецарствия" Ло Гуаньчжуна до "Повести о доме Тайра".
Возможно ли возобновить эту традицию?
Впрочем, если древнее и средневековое повествование было историей, то и история была повествованием.
"Император Цинь Ши-Хуанди... переправлялся через реку... Лян и Цзи оба наблюдали за переправой. Цзи воскликнул: "Его можно схватить и занять его место!" Лян тотчас же зажал ему рот и сказал: "Не болтай чепухи, не то казнят весь наш род". Но с той поры Лян стал ценить Цзи".
Эти строки Сыма Цяня врезаются в память гораздо лучше, нежели рассуждения современного историка: "...тяготы циньского правления... дальнейшее ухудшение положения масс... растущее недовольство феодалов..."
Чем отличается повествование Сыма Цяня от описания исторических закономерностей? Тем, что повествование включает в себя и историческую закономерность, и ее опровержение.
Последнюю "Александрию" Европы сочинил Ла Кальпренед в 1645 г. Это была странная "Александрия": великий честолюбец искал в ней не славу и власть, а всего лишь добивался любви женщины. Ему больше не нужен был иной мир, и даже Персия была ему не нужна. Македонец отложил в сторону меч, в котором отражались земля и небо, поправил перо на шляпе и учтиво молвил красавице Статире: "Победитель вашего народа - побежден вами! Вы свершили то, что тщетно пыталась свершить Азия! Я слагаю оружие у ваших ног, прекрасная принцесса, и в моем поражении больше славы, чем во всех моих победах".
Европа еще сопротивлялась. Еще оставался классицизм - последнее великое литературное направление, писавшее не о любви, а об истории; еще отказывался от Береники Тит, Химена требовала смерти возлюбленного, и сама страсть корнелевских героев была разумной и должной.
Честь, слава и жажда власти еще двигали героями классических драм; неистощимое нахальство и ненасытимый физиологический голод - героями плутовского романа. Но час пробил: стеклянные двери Венерина грота захлопнулись за Тангейзером. Юпитер поступил в услужение Данае в виде пажа с золотистыми волосами, которые напоминали бы слегка золотой дождь, если бы не были так завиты и напомажены; Олимп опустел, Ахиллес предпочел мечу прялку, Геркулес попал в плен к Омфале:
Ознакомительная версия.
