Владимир Подольский - Бутылкино болото

– И, всё-таки, врёшь, ты, Митрофаныч, – охотник развернул упакованный в станиолевую фольгу очередной sandwich с сыром и протянул его егерю.

Тот помотал головой, жуя и не имея иной возможности выразить свой отказ. Через минуту дар речи вернулся к нему и, уже членораздельно, прозвучало:

– Вы уж, барин, можете и не верить, а только вам все мужики скажут: нехорошее это место – Бутылкино болото. Водится там всякое, чего христианам на ночь поминать и не велено. Да и бабы, наши, деревенские, хоть и дуры, прости Господи, но тоже, хоть и присочинив, рассказывают всякие страсти. Вам городским такого видать не случается. У вас паровозы да всякие фабрики распугали, видно, нечисть. А у нас места тихие, она тут по болотам и таится.

– Там чудеса, там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит… – с пафосом продекламировал охотник, дожевав закуску и примериваясь к немалому куску окорока.

– Это ведь, господина Пушкина сочинение? Вы, Иван Петрович, конечно писатель, человек в европах образованный, наизусть знаете… Младшенький мой, Гришенька, из книжки вот тоже недавно читал. Во, малец! Считать, тоже, горазд. В лавке летом, пока приказчик на счётах щёлкал, он всё до полушки в уме посчитал, и всё сошлось! А русалки? Не, я русалок, честно, не видал, да и лешего, тоже. Вот чертей, да, доводилось. Да не смейтесь вы, трезвёхонек был. Заночевал у Бутылкина болота в позапрошлом годе. Растянул ногу маленько. Что, думаю, впотьмах ковылять, дождусь утра, да и дойду до кордона потихоньку. Ночи-то тёплые были ещё, несмотря на осень. Вот, как сейчас. Завернулся в полушубок, да и лёг под кусток, аки зайчик бездомный. Да на голову накинул мешок старый от комаров. Были ещё комары тогда. За день-то я находился, тут и задремал. Проснулся около полуночи: луна-то полная, как и сегодня, высоко уже была, слышу плеск да визг, вроде поросячьего. Приподнял мешок, а сам ружжо щупаю. А они на болоте колготятся…

Митрофаныч примолк и деловито принялся за изготовление "козьей ножки". Видно рассказывал он эту историю уже не раз и знал когда сделать паузу.

– Так, кто колготился? – спросил в нетерпении городской барин, коего захватила, может и не сама побасёнка, а в сочетании с антуражем: тёмным лесом вокруг полянки, полным ночных звуков, да успокаивающим потрескиванием костерка.

– Ты, Иван Петрович, не торопи, сам расскажу. Черти это были! – Митрофаныч перекрестился, – бегали по болоту да свинью ловили, да не дикую, а домашнюю. Видно в деревне покрали, оглушили по башке, да принесли. А она, возьми и оживи! Вот они её и ловили, да и сами визжали, не хуже той свиньи. А как поймали, тут же разодрали, да сырьём и съели!

– А ты, Митрофаныч, что же? Со страху-то не помер под кустиком?

– Нет, Иван Петрович, не помер, хотя думал, помру. Я их и святым крестом крестил и молитву читал – не пропадают. На моё бы место нашего отца Михаила, вот в ком вера силы неописуемой! Он самого капитана-исправника словом останавливает, а черти ему – тьфу! Голос-то, как труба медная. А моя-то вера слаба. Хорошо меня эти бесы и не заметили в темноте да под мешком, а то сожрали бы, как Бог свят!

– Да, какие они из себя-то?

– Обычные черти, как на картинке, шерсть длинная, морда поросячья, рога. Хвостов нет вроде. Да далеко было, не разглядел я. Да и не дай Бог, вблизи-то…

– Опять ты врёшь, бабкам деревенским рассказывай свои приключения!

– Бабкам не бабкам, а отцу Михаилу на следующий же день рассказал, как до деревни доковылял. Да ковыляя, чуть шею не вывернул, не шлёпают ли они следом?

– И что он?

– Сначала тоже подумал, что я до чёртиков допился, хотел меня выставить. Да потом видит, что я трезвый, аки младенец, усадил меня, всех из избы выгнал, да и побеседовали мы рядком, обстоятельно. Всё выспросил, молитву мою безуспешную одобрил. Сказал, она меня и спасла. Да заповедал больше на Бутылкино болото не ходить. Я и слушаюсь. Вон оно болото, версты нет, да не пойду я туда, хоть золото мне посули!

– Да тебе примнилось, верно!

– Ага, примнилось! А разодранная кожа свиньи с чёрными пятнами тоже примнилась?

Которую в деревне у бабки-травницы в ту ночь скрали!

– Так то, волки, наверное!

– У нас волков-то, уже, думаю, пять лет нет. Ушли из волости. Почитай, той осенью как Митяй-дурачок свою бутылку с болота приволок.

– Так это по ней болото назвали? А что за бутылка?

– Бутылка, не бутылка, а вроде кувшина, снизу хрустальная до половины, а сверху вроде золотая. Да с камешками по золоту разноцветными. Они сами собой светились да перемигивались. Митяй-то на болоте её подобрал, кой чёрт его туда понёс… – Митрофаныч опять перекрестился. – Да в дерёвню и приволок, бегает, всем показывает и бормочет: "бутылка, бутылка!" Ну, мужики видят, вещь ценная, отобрали у дурачка цацку. Да в город отвезли в полицию. С ней потом сам капитан-исправник приёхал, с отцом Михаилом, да с учителем, допрос Митяю учинять. Да ничего не добились. На болото он их, правда, свёл, показал яму, где подобрал.

– Да ты сам, видел ли ту бутылку?

– Видел и в руках держал, да я описал уже. Да ещё, горлышко у ней было широкое. Говорю же, как у кувшина. И пробка тоже золотая, да хитрая. Открыть невозможно. Все мужики умаялись пробуя. Как её Митяй открыл?

– Так он её открывал, что ли? – удивился охотник не на шутку увлечённый рассказом.

– А кто же кроме него туды воды болотной налил. Да с дохлыми головастиками, да с лягухой дохлой? После уж учитель рассказывал, свезли её в город, в железнодорожные мастерские. Там рабочие тоже умучались открываючи, а потом и вовсе, сломали.

Одного, что в руках её держал, чуть до смерти не убило! Поддел он крышечку, долотом вроде, тут она и отскочила, да вдруг сверкнуло как молния, да грозовой дух пошёл. Рабочий-то, как стоял, так и упал. Насилу откачали. А у него все руки в ожогах, будто углями горячими игрался. И долото поплавилось. Бутылка упала, но не разбилась. А вода-то, болотная на пол и выплеснула. И все головастики, да лягуха вдруг живёхоньки оказались! Она под верстак упрыгала, все видели.

Потрогали бутылку сперва палкой, потом в руки взяли. А огоньки боле не мигают, спортилась, видно!

А Митяй-дурачок с тех пор на болото это повадился, видно ещё бутылку найти хотел. Да не нашёл, а и сам сгинул года через два. Заговорились мы с тобой, барин, пора и спать ложиться. Утро-то ждать не будет. Ты уж на мою кошму ложись, а я по-крестьянски, в тулупчик, да под кустик.

Выпитая ли водка, необычно ли реалистичная, но вместе с тем явно фантастическая байка егеря не давали уснуть Ивану Петровичу. Не отягощённый излишним образованием егерь уже давно похрапывал под своим кустиком, а Иван Петрович всё ворочался на кошме. Был он человек прогрессивный, хотя происходил из дворянского рода, учился в Сорбонне и был стихийным атеистом. Не верилось ему, соответственно, и в чертовщину. Но и егерь слыл человеком обстоятельным и малопьющим. Даже теперь он выпил всего стакан водки, хотя ему предлагалось и ещё.