Мэрион Брэдли - Черное и белое

— Эта история стара как мир. Еще Каин убил Авеля, — голос мужчины был тих и печален. — Брат на брата, город на город, племя на племя. История, которая никогда не устаревает.

— Никогда, — эхом отозвалась женщина, — во всяком случае, на Земле.

— Да, на Земле.

Они сидели в комнате единственного дома, оставшегося целым с ТОГО ДНЯ, среди развалин того, что когда-то называлось Гарлем. Прежде здесь был пивной бар. Стены были броско размалеваны, пестрели изображениями женщин в похотливых позах, уже давно ничего не значивших, а зеркало над баром было разбито и мелкие осколки стекла усыпали пол, так что ни он ни она не осмеливались ходить босиком; к тому же из щелей в паркете все еще торчали осколки бутылочного стекла.

Вот уже три месяца они жили здесь — с тех пор, как они нашли друг друга и поняли, что они последние мужчина и женщина в Нью-Йорке, а может быть, и на всем Североамериканском континенте, и, кто знает, может, и на всем земном шаре.

— Я читала про Адама и Еву, — произнесла женщина с коротким горьким смешком. — Но мне никогда и в голову бы ни пришло, что придется сыграть одну из этих ролей. Смех, да и только.

— Не стоит так нервничать! — умиротворяюще произнес мужчина. Он уловил грань, за которой начиналась истерия, которую проще предупредить, чем остановить после того, как она начнется. — Не стоит.

— Кэти, — нежным тоном сказал он, — ты слыхала старую поговорку: «Я бы не женился на ней, даже если бы она была последней женщиной на Земле?»

— О, Джефф…

— Ради бога! — взорвался мужчина и встал, челюстные мускулы под темной кожей напряглись. — Не говори так, Кэти! Ради бога! Дай мне зеркало, если сможешь найти его в этой пустой крысиной норе. Но не говори ТАК!

С глубоко затаенной горечью он сказал:

— Кэти, завтра я останусь здесь и буду жить, если только не сойду с ума и не покончу с собой.

— И я тоже.

— Пораскинь мозгами, Кэти. Я полагаю, эти места были заселены давно. Во всяком случае, наши предки поселились здесь около трех столетий тому назад. Мы с тобой — более-менее цивилизованные люди. И это хорошо, — он разжал кулаки и откинулся в кресле.

— Ты полагаешь, это действительно хорошо? — мягким тоном спросила Кэти. Красные огни над баром — электростанция все еще давала ток — бросили отсветы на ее прекрасные светлые коротко подстриженные, как и у мужчины, волосы, когда она сделала шаг в его сторону. Мужчина взглянул на нее, и на мгновение зажмурился от их красноватого блеска.

— Я знаю только, что мы оба — продукты нашей цивилизации, Кэти. Хорошей или нет — не мне судить. Да и кому теперь это интересно? Иди-ка в постель, девочка! Уже давно за полночь, и, сдается мне, мы пообещали друг другу, что не будем никогда больше обсуждать это.

— Извини, — кивнула девушка. Она встала, сощурившись.

— Джефф, давай завтра поглядим, может, где нибудь еще есть целые лампочки? А то эти красные штуковины сведут меня с ума!

Он рассмеялся.

— Это все равно, что найти иголку в стоге сена. «Яркие огни Нью-Йорка» — а я должен искать хоть одну целую лампочку! Ладно, Кэти, я отыщу тебе ее, даже если сам буду вынужден превратиться в светящийся столб.

— Доброй ночи, Джефф.

— Доброй ночи, Кэти.

Мужчина сидел, не двигаясь, до тех пор, пока не услышал, как защелкнулся изнутри дверной замок. Зажглась табличка — когда-то здесь был знаменитый ночной клуб — сообщавшая: «Извините, свободных мест нет.» Джефф вытащил из кармана какую-то вещицу и начал ее разглядывать. Это был ключ, ключ, подходивший к ЭТОМУ замку.

Он открыл дверь и вышел на улицу. Тротуары были загромождены кузовами машин, частью разбитых, почти все фонарные столбы валялись на мостовой, но кое-где лампы будут гореть до тех пор, пока электростанция будет давать ток. Фонарь на углу разлил световую лужу на груду разбитого бетона и кирпичной кладки. Тень его ног легла на выбеленные кости скелета, устилавшие мостовую. Мужчина мимоходом взглянул в ту сторону. Прежде ему становилось дурно от вида человеческих костей, так что он даже не мог заставить себя идти по улице, где они лежали. Теперь он небрежно ногой отбросил их со своего пути. «Некому убрать, — подумал он. Слишком много смертей, чтобы беспокоиться об одной. — Может, другие условности тоже излишни?»

Когда-нибудь все здесь зарастет травой, которая скроет кости. Но он не доживет до того, чтобы увидеть зеленеющую траву. Трава, черт побери!

В руке он все еще сжимал ключ. Знает ли Кэти, что у него есть ключ? Две недели тому назад она сказала, что потеряла его, но пока она могла запираться изнутри — он не беспокоился. До тех пор, пока не обнаружил ключ, на следующий день, валявшийся почти на виду под стойкой бара. Неужто она НАРОЧНО потеряла его?

Джон нахмурился. А что, если так оно и есть? Они могли бы прожить вдвоем весь остаток жизни.

«Их дети никогда бы не узнали…»

— Боже мой, — пробормотал мужчина, и спрятал лицо в ладонях, как это он делал в детстве. — Боже праведный!

Когда он думал о Кэти и об ЭТОМ, он ощущал почти физические муки. В его сознании всплыл образ — лицо Кэти. Он старался не думать о том, что Кэти была прехорошенькой девушкой, с прекрасными волосами, голубоглазая.

«Запретить себе думать о ней, полное табу. Вдвойне запрещено.»

Он вскарабкался на груду разбитых бетонных блоков и взглянул оттуда вниз, на реку. Вода в ней была сейчас чистой, не было видно снулой рыбы, засорявшей ее весь месяц. Река, как и город, имеет своих пожирателей падали, уничтожающих все, что разлагается.

Проблема греха? Да разве теперь может иметь смысл понятие греховного? Мораль всегда оперировала понятиями черного и белого, правого и неправого, не учитывались оттенки, полутона. Он сжал челюсти. Вытащил из кармана ключ и по высокой дуге отправил его в полет, подальше. Он даже не услышал всплеска.

— Такие-то дела, — громко произнес он. — Все разделено. Черное и белое.

«Однажды, прежде, я толковал об этом с Кэти. Тебе известно все, Отче.»

Отче, не вводи во искушение… Боже праведный, прости меня за то, что возвел на тебя хулу… о, как я ненавижу себя за все мои греховные помыслы…»

Он поднес ладони к вискам, коснулся пальцами черных хрустящих волос. «Ты шутишь со мною, Отче?» Он повернулся и поплелся к своему жилищу. Он разложил одеяло, стянул рубаху и штаны. Под подушкой лежал кусок белой материи, странной формы. Кэти никогда не видела его. Эта вещица была единственной, которую он утаил с тех пор, как они решили разделить свое одиночество на двоих. Минуту он задумчиво глядел на вещицу.