Герберт Франке
Зрелище
Рассказ
Перевод Н. Литвинец
Рев стотысячной толпы оглушал. Он доверху наполнил гигантскую чашу стадиона и теперь бился прибоем в ее края, захлестывая верхние галереи и отражаясь от прозрачного куполообразного покрытия. Чудовищной силы глухой рев, способный вызвать колики, разнообразили отдельные выкрики, свист, женские взвизги, рыдания-- неконтролируемые проявления экстаза, безумные, пьянящие, ударяющие в голову. Спастись было невозможно, это настигало любого, оставалось реветь и визжать вместе с толпой, растворяясь в стихии высвобожденной первозданной агрессивности.
Альф Фишер стоял далеко наверху, у края южной башни, с незапамятных времен определявшей облик города, в закрытом для публики секторе. Облокотившись на перила, он глядел вниз, на арену. Клубы песка взметались над нею. В смертельной схватке сцепились там два существа. Одно походило на гигантского змея, сплющенное его тело было метров двадцати в длину. Оружием змея было нечто, издали похожее на огромный кривой клюв, им он разил направо и налево, словно гарпуном, хвост заканчивался у него острой иглой, и этой иглой он стремился пронзить противника. Потому-то он и бился на песке, словно выброшенная на берег огромная рыбина, подпрыгивал высоко вверх, свиваясь кольцами, и падал стремительно вниз, похожий на гигантскую подкову.
Второе животное представляло летающих ящеров, ему слегка подрубили крылья, чтоб не взлетел под самый купол. Он орудовал когтями и зубами; когда гигантская его пасть хватала пустоту, это звучало как выстрел.
Схватка шла с переменным успехом. Летели в разные стороны куски рогового панциря, оранжевая студенистая масса сочилась из оставшейся незащищенной плоти, коричневая, с оттенком ржавчины кровь пятнами выделялась на песке. В конце концов устрашающие челюсти все-таки сомкнулись на шее у змея. Тут же, словно электропилы, заработали ряды огромных зубов, и когда ящер выпустил наконец своего противника, голова безжизненно отвалилась от все еще извивающегося, сплющенного тела.
Альф шумно перевел дух. Три дня назад вернулся он после долгих странствий на Землю, и казалось, что за многие годы выработался уже некий иммунитет к подобным зрелищам, новый, более трезвый взгляд, несмотря на все былые восторги, взгляд более рассудочный и критический. Но сейчас он понял, что зрелище захватило его, как прежде, когда вместе с воспитателем и школьными товарищами он теснился где-нибудь поближе к арене, со всех сторон зажатый толпой. Так же бешено заколотилось сердце, то же оцепенение сковало его, тот же восторг сопричастности величайшему приключению в мире. С тех самых детских лет не было у него иной цели в жизни, как стать гладиатором, достичь высшей ступени геройства в их вялом, лишенном противоречий мире. У него все было иначе, не как у других ребят в интернате, мечтавших стать капитанами межпланетных кораблей, пилотами-испытателями, разведчиками неведомых планет. И у него мечта эта возникла непроизвольно, из будоражащих ум переживаний, под воздействием увиденного, но он не сразу уступил безумным своим помыслам, поначалу просто испугался -- ведь это значило желать почти невозможного! Со временем, однако, идея все больше вызревала в нем, и он принял решение, наметил ближайшие задачи. С тех пор он твердо шел по однажды избранному пути, шаг за шагом приближаясь к поставленной цели, не оглядываясь по сторонам, непоколебимо. И вот он на финишной прямой. Сегодня будет принято решение...
Перерыв закончился; фанфары дружно протрубили их гимн -- гимн гладиаторов. Настал черед последнего, завершающего действа, кульминации всего зрелища -- поединок между человеком и чудовищем. Ярчайшее утверждение человеческого бытия, древняя и юная драма истории рода, вечная, как отчаяние и надежда, бесстрашие и страх, победа или смерть.
Раздался рык из брызгающей пеной пасти, и чудище о шести ногах стремительно вонзилось в арену: конусообразная голова, длинный ряд зубов, прячущихся в мясистой пасти, выпуклые фасеточные глаза, ощетинившееся оперение. Это был гигантский тапир из болот Герона-4, очень далекой планеты; через расстояние в сотни световых лет доставлен на Землю, дабы здесь под ударами электрического кнута, лучами лазерного пистолета и разрывными пулями испустить дух в поединке с человеком. Монстр был около десяти метров в длину; пригнувшись, он удивительно быстро несся вдоль ограждения, время от времени останавливаясь и выпрямляясь, при этом тапир перебирал в воздухе передними ногами, словно собираясь боксировать с тенью. Там, где пробегало чудовище, зрители невольно подавались назад, близость животного внушала ужас, хотя все хорошо знали, что арену отделяет от зрителей гравитационный щит, прозрачная, но абсолютно непроницаемая преграда, служащая прекрасной гарантией безопасности публики. Еще более важным, хотя и в прямо противоположном смысле, было это ограждение для гладиатора: он вынужден рассчитывать только на свои силы, он находился, хотя на него устремлены были взгляды многочисленных зрителей на трибунах и перед телеэкранами, в собственном, замкнутом и отрезанном от окружающего, мире, в этот мир никто не мог проникнуть, и помощи ждать было неоткуда. А ведь немало было и тех, кому помощь очень бы пригодилась!
Альф Фишер достаточно представлял себе ситуацию, и тем не менее, когда наконец появился человек,-- каким уязвимым, беззащитным выглядел он на арене! И когда монстр внезапно прервал свой бег и замер на миг, подрагивая боками, а закованный в броню человек медленно сделал первые неловкие шаги, вытянув перед собой, словно защищаясь, электрический кнут, на Альфа Фишера вновь накатило не поддающееся описанию чувство, смесь острой зависти, нетерпеливого ожидания, сомнения, сопереживания и радостного предвкушения.
Вновь раздался рев толпы, сначала глуховатый, прерываемый отдельными выкриками, свистом, затем нарастающий, увлекающий всех за собой, словно мощный поток. Поединок начался.
Дремучий, темный инстинкт противостоял интеллекту, оснащенному лишь весьма скромными техническими средствами... И как всегда, противостояние это было захватывающим, изматывающим нервы, полным драматизма. Альф Фишер задумался, как удается им неизменно поддерживать борьбу такой ожесточенности, почти что на равных, когда ни у одного из соперников нет явного преимущества и победа всегда на волоске. Причина, наверно, заключалась в точном выборе партнеров, изучении всех возможностей и повадок животных, в соответствующем подборе допустимого оружия. На сей раз победа досталась человеку. Рэкс Мэнграу, семнадцать побед, суперзвезда. Но человек побеждал далеко не всегда, и многим гладиаторам поединок стоил жизни. Но сражались они отчаянно, дорого продавая свою судьбу, и публика получала ни с чем не сравнимое зрелище. Имена погибших были выбиты золотом на мраморном обелиске у главного входа.
