Осинский Владимир
Последний штрих
ОСИНСКИЙ ВЛАДИМИР ВАЛЕРИАНОВИЧ
ПОСЛЕДНИЙ ШТРИХ
"В человеке все должно быть
прекрасно..."
Добрая старая сказка.
Он проснулся и, как ему показалось, сразу ощутил себя тем, что он есть.
Однако так было не потому, что профессор филологии Глюк, общепризнанный авторитет в части изучения древних языков (середина XX века), принадлежал к числу людей действия - собранных, волевых, в любой момент готовых распрямиться, как пружина, чтобы с веселым безрассудством завести старую пиратскую песенку: "Мы-спина к спине-у мачты, против тысячи - вдвоем!"
Увы, пробуждение профессора Глюка (33-х лет, среднего роста, отнюдь не склонный к ранней полноте и облысению, приятный в обращении, не лишенный ряда побочных, кроме основного, талантов) было таким, каким оно было, в силу совершенно иных причин...
Итак, он проснулся -и сразу ощутил себя тем, что он есть.
Вместе с тем профессор ощутил смутное чувство тревоги, которая заставила его пролежать некоторое время с закрытими глазами: по опыту научной работы он знал, что так легче собраться с мыслями.
Нет ученого без воображения, а Глюк считался - и вполне заслуженно большим ученым. Поэтому он без напряжения представил себе свое уютное жилище.
Повисшая в тщательно отрегулированном антигравитационном поле небольшая сферическая капсула, надежно защищенная от влияния каких бы то ни было внешних факторов. Если же потребует характер вдохновения, профессор может вызвать простым нажатием клавиши и теплое солнечное утро за окном, и моросящий осенний дождь, и мерцающую мириадами звезд таинственную тишину глубокой ночи... Тысячи кристаллов, каждый из которых хранит сотни томов разнообразнейшей литературы-домашняя библиотека. Видеокоммуникатор, позволяющий за несколько секунд создать безупреченую иллюзию непосредственного общения с любым абонентом, живущим в любой точке планеты... Словом, полнейший Комфорт с самой большой буквы, о котором могли только мечтать люди эпохи, столь хорошо знакомой Глюку благодаря его профессии. Ведь знание языков предполагает и доскональное знакомство с соответствующим периодом истории. Во всяком случае-для серьезного и добросовестного исследователя, а профессор Глюк, повторяем, был исследователем именно такого склада.
...По-прежнему не раскрывая глаз, он слегка улыбнулся, с удовольствием предвкушая, как, -повинуясь его волевому усилию, включится озоновый душ-великолепный импульс, ласково и настойчиво, но без малейшего намека на насилие, побуждающий человека стряхнуть с себя остатки сна и с бодрой радостью в душе и теле включиться в повседневную реальность, зовя к работе и жизни, которая есть ни что иное, как целеустремленный и в то же время свободный творческий поиск.
Незаметно для себя погрузившись в этот профессионально-привычный процесс осмысления и аналитического препарирования обыденных вещей и явлений, Глюк совсем - было забыл о странном чувстве тревоги, сопутствовавшем пробуждению. Он окончательно собрался адресовать обычное волевое "сезам" озоновому душу-и вдруг тревожное чувство с новой силой охватило все его существо.
Все более поддаваясь недоумению (но не страху, ибо, как уже понял, конечно, читатель, не могло быть и речи о страхе в этом предельно благоустроенном и безопасном мире), профессор зажмурился крепко-крепко, словно ребенок далеких времен, проснувшийся среди ночи в темной комнате.
Отточенный мозг исследователя заработал быстро и лихорадочно.
Что это было? В чем причина тревоги? Что-не так?
С крайней на себя досадой Глюк обнаружил эту лихорадочность обычно безукоризненно четкого мышления. Поиски происхождения странного чувства возмутителвнейшим образом переплетались с мыслью о проблеме, над которой он бесплодно бился уже больше двух недель. Глюк не мог-ни в дебрях своей кристаллотеки, ни в тайниках наследственной памяти (если такозая существует), ни в причудливых новообразованиях логических умозаключений-отыскать некий языковый варваризм, относящийся к эпохе, которую он изучал. Между тем у него не оставалось никаких сомнений, что лот варваризм должен был существовать... В этом месте тугой запутанный клубок его мучительных размышлений распался. Его разорвали настойчивый-похоже, кулакам помогали доги-стук в дверь, а также грубый и сиплый (по всей вероятности, не от простуды) голос:
- Эй ты, профессор кислых щей! А ну открывай... Открывай, тебе говорят!
Глюк не успел удивиться стуку, хотя в сферической капсуле не было никаких дверей в обычном смысле этого слова. Верный профессиональной одержимости, он только с бескорыстным восторгом отметил про себя, что впервые слышит выражение, содержащее в себе термин "кислых щей"-идиому, выкопанную им два года назад в одной из полуистлевших книг. Однако новая атака на дверь вернула профессора к действительности. Боже мой, подумал он, где я и... и что это?!
Глюк даже не заметил, что его реакция на происходящее выразилась в одном из древнейших оборотов речи. Фанатическая преданность профессии не раз находила именно такой выход: забываясь, он употреблял целые фразы из языков, которые изучал, и тогда друзья мягко и доброжелательно над ним подтрунивали.
Боже мой, подумал молодой профессор.
И открыл глаза.
II
Он открыл глаза, и события стали развертываться с ошеломляющей быстротой. Это коловращение совершенно неожиданных, более того-невероятных впечатлений, разумеется, не позволило профессору Глюку сориентироваться в деталях внезапно окружившего его мира. Ясно было одно: он проснулся не там, где заснул накануне, утомленный чрезвычайно сложной и не менее увлекательной работой.
Точнее, он не смог бы определить наименования, а подчас и назначения предметов, загромождавших его жилище. Но хватило нескольких секунд, чтобы професcoр успел осознать: вчера всех этих вещей не было и в почине, и само жилище тоже было совсем иным.
Вмecто ласкающих глаз округлых очертаний его в меру просторной холостяцкой капсулы-квартирки взгляд больно упирался в безобразные прямые стены, сходящИxcЯ под прямым углом. В единственное квадратное окно врывался нестерпимый свет громадной электричeской лампы, вывешенной снаружи неизвестно кем, но с одной, несомненно, целью: не давать человеку спокойно спать. И от всего вместе взятого веяло враждебностью, холодом, отчужденностью и полнейшим бездушием.
Глюк невольно застонал. Он был близок к отчаянию (состояние, дотоле известное ему только в теоретическом плане, да и то лишь в силу того, что профессор изучал древние языки и, следовательно, древнюю историю) .
Глюк застонал. Незамедлительно в тишине, наступления которой он не заметил, раздался тот же сиплый бас. Теперь в нем были нотки торжествующей мстительности и неприкрытого злорадства.
