Говард Роберт
Голос Эль-Лила
РОБЕРТ ГОВАРД
"Мертвые помнят - 1"
"Голос Эль-Лила"
(Перевод с англ А. Курич, 1997)
Мускат, как и многие другие порты, - райское место для путешественников любых наций, любых обычаев и особенностей. Турки здесь водят компанию с греками, арабы мирно переругиваются с индусами. На кричащем и душном от различных запахов базаре звучат языки и наречия половины Востока. Поэтому мелодичные звуки китайского колокольчика, чисто прозвеневшие среди ленивого шума портовой улицы, никого не могли удивить среди посетителей бара, принадлежащего добродушному европейцу.
Однако они не только удивили, но и, по-видимому, напугали стоящего рядом со мной у стойки бара англичанина, потому что, услышав тихий нежный звон, он вздрогнул и выругался, пролив при этом на мой рукав свой виски с содовой.
Англичанин извинился и обругал себя за неуклюжесть, используя крепкие словечки, но по всему было видно, что ему не по себе. Он меня заинтересовал. Такая порода людей всегда привлекает внимание окружающих здоровый, больше шести футов ростом, широкоплечий и стройный, с мошной мускулатурой, с внешностью истинного воина, смуглый и голубоглазый.
Этот тип такой же древний, как Европа, и сам по себе англичанин вызывал у меня ассоциации с героями легенд - Хенджистом, Хиводом и Сэдриком, воинами и бродягами, происходящими из варварских племен.
Заметив, что он не прочь поговорить, я представился, заказал ему выпить и приготовился слушать. Англичанин поблагодарил за инжир, что-то пробормотал себе под нос, выпил залпом содержимое стакана и начал свой рассказ:
"Вам интересно, почему взрослый мужчина ни с того ни с сего вдруг расстроился от такого пустяка? Я действительно вздрогнул от этого чертова колокольчика.
Китаец Иотай Лао носит в город свои мерзкие китайские палочки и статуэтки Будды. Я бы за полпенни подкупил нескольких мусульманских фанатиков, чтобы они перерезали его желтое горло и утопили в заливе проклятый колокольчик. Я расскажу, почему мне так ненавистен этот звон.
Меня зовут Билл Кирби. В Джибути в Аденском заливе я познакомился с Джоном Конрадом. Это был молодой англичанин из Новой Англии, худой, с умными глазами, и, несмотря на молодость, уже профессор. Одержимый, как вся ученая братия. Он изучал насекомых. Именно эта страсть привела его на восточное побережье, а может быть, и надежда найти какого-то неведомого ему доселе жука. Иногда было даже жутковато смотреть на то, с каким энтузиазмом он рассказывает о своих любимых букашках. У него, конечно, многому можно было поучиться, но насекомые - не моя стихия, а он говорил, мечтал и думал поначалу только о них.
Мы решили с ним объединиться. У него были деньги и честолюбивые замыслы, а у меня - немного опыта и выносливые ноги. Мы собрали маленькую, скромную, но квалифицированную исследовательскую экспедицию и отправились вглубь Сомали. Принято считать, что эта страна досконально изучена, но я могу доказать, что это ложное утверждение. Мы встретили там такое, что ни одному белому человеку и не снилось.
Мы ехали в фургоне почти целый месяц и оказались в той части страны, которую я полагал наименее изученной обычными исследователями. Здесь степь и терновые леса сменились настоящими джунглями, и мы встретили племя, совершенно не похожее на жителей Сомали. Они были толстогубые, низколобые, с клыкообразными зубами. Мы двинулись дальше, но носильщики и аскари начали перешептываться между собой. Оказывается, они поговорили с местным племенем и услышали от них истории, из-за которых боялись теперь продолжать путь. Нам с Конрадом они наотрез отказались что-либо объяснять. У нас был слуга, мулат по имени Селим, и я приказал ему разузнать, в чем дело. Мы устроили лагерь на поляне и обнесли его оградой из колючек, чтобы ночью львы не могли пробраться в лагерь. Когда стемнело, Селим пришел в нашу палатку.
- Хозяин, - сказал он на ломаном английском, которым очень гордился, там один черный из племени пугать носильщиков и аскари, он рассказывать плохие вещи. Он говорить про страшный проклятие на страну, куда мы идем, и...
Он остановился, посмотрел по сторонам, и я неожиданно вздрогнул: из сумрака джунглей с юга донесся какой-то странный звук. Он был едва уловим, но что-то в нем слышалось такое, что заставляло леденеть кровь в жилах. Он переливался какими-то вибрирующими оттенками, устрашал и манил одновременно. Я вышел из палатки и увидел стоящего возле костра Конрада, напряженно вытянувшегося в струнку, как охотничья собака.
- Ты слышал? - спросил он. - Что это было?
- Местный барабан, - ответил я, но мы оба знали, что это неправда. Шум и болтовня сипящих вокруг костров членов экспедиции прекратились, словно все они внезапно умерли.
Больше этой ночью мы ничего не слышали, но наутро обнаружили, что остались одни. Черные ребята снялись с лагеря и захватили с собой все, что могли унести. Я, Конрад и Селим провели что-то вроде военного совета. Мулат был жутко напуган, но гордость за свою наполовину белую кровь не позволяла ему сказать о своем страхе.
- Что будем делать? - спросил я Конрада.
- У нас есть пистолеты и еще достаточно запасов, чтобы добраться до побережья.
- Послушай! - Конрад поднял руку: Из глубины леса донесся назойливый, вибрирующий звук, вызывающий трепет.
- Мы пойдем вперед. Я не успокоюсь, пока не узнаю, что это за звуки. Я никогда нигде на свете не слышал ничего похожего на это.
- Джунгли сожрут нас, - сказал я. Он замотал головой.
- Послушай!
Это напоминало какой-то звон. Он проникал в кровь, манил, как дудка факира манит кобру. Я знал, что это безумие, но не стал спорить. Мы собрали наше снаряжение и отправились в глубину джунглей. Каждую ночь мы устраивали вокруг себя колючую ограду, за которой выли и рычали хищники. И чем глубже мы продвигались сквозь толщу джунглей, тем яснее слышался голос - низкий, мелодичный, переливающийся. Он заставлял мечтать о странных вещах, в нем было что-то отдающее глубиной веков, глубокой древностью. В нем сконцентрировались вся тоска и тайна жизни, вся магическая душа Востока. Я просыпался посреди ночи, и слушал вторящее голосу эхо, и засыпал, и видел во сне возвышающиеся к небу минареты, длинные ряды склонившихся в поклоне смуглых людей и пышные троны под балдахинами из павлиньих перьев, и грохочущие золотые колесницы.
Наконец-то что-то, помимо насекомых, заинтересовало Конрада. Он говорил мало и искал жуков с рассеянным видом. Весь день он, казалось, прислушивался, и, когда из джунглей докатывались низкие переливающиеся ноты, он вытягивался, как охотничья собака, почуявшая след, и в глазах его загорался странный для цивилизованного профессора блеск. Клянусь Юпитером, любопытно наблюдать, как что-то древнее, первобытное просачивается внутрь души сквозь внешний лоск хладнокровной профессорской натуры и пробуждает к жизни забытые человечеством инстинкты. Это было странным и новым для Конрада. И он не мог это объяснить с точки зрения своей благоприобретенной бескровной философии.
