Ознакомительная версия.
– Но я ведь расту, становлюсь все тяжелее, – ответила Цин-чжао.
– Когда станешь совсем взрослой, ты будешь или ходить собственными ножками, или ездить на личных носилках, – ответил отец. Не стоило объяснять, что такие носилки будут у нее только в случае, если она сама начнет говорить с богами. – Мы же стараемся продемонстрировать смирение и не толстеть сверх меры, чтобы не быть для людей чересчур тяжкой ношей.
Это, конечно, была шутка, так как живот у отца, хоть и не громадный, все равно был довольно внушительным. Но урок, заложенный в шутке, не пропал даром: Говорящие с Богами никогда не должны превращаться в тяжкую ношу, которую будет влачить на плечах обыкновенный люд Пути. Люди должны относиться к ним с благодарностью и не таить злобы, что боги из всех миров выбрали именно их планету, дабы явить свои голоса.
Но сейчас ум Цин-чжао больше занимал ожидающий ее «суд божий». Она знала, что ее везут на испытание.
– Многих детей нарочно учат притворяться, будто боги говорят с ними, – объяснял отец. – Мы должны удостовериться, действительно ли боги избрали тебя.
– Мне хочется, чтобы они отстали от меня, – сказала Цин-чжао.
– А во время испытания тебе захочется этого еще больше, – печально кивнул отец. Голос его был исполнен жалости. В сердце Цин-чжао снова колыхнулся страх. – Обыкновенный люд видит только нашу власть и привилегии, поэтому завидует нам. Они даже не подозревают, какие муки приходится переживать тем, кто слышит голоса богов. Если боги действительно разговаривают с тобой, моя Цин-чжао, ты научишься сносить страдания так, как нефрит принимает нож резчика по камню и грубую ветошь полирующего его мастера. И ты воссияешь. Ты думаешь, почему я назвал тебя Цин-чжао?
Имя Цин-чжао означало «Во Славе Блистательная». Так звали одну великую поэтессу древности, жившую когда-то в Китае[3]. Еще девочкой, в возрасте, когда даже мужчине только начинают оказывать уважение, ее уже почитали как величайшую поэтессу своего времени. «Прозрачной дымкой, тучею кудлатой уходит долгий, непогожий день…»[4]
Как там заканчивается поэма? «А ветер западный рвет штору на окне… Ты желтой хризантемы увяданье увидеть мог бы, заглянув ко мне»[5]. Ожидает ли и ее то же самое в будущем? Может быть, духовная прародительница в этой поэме делилась с ней мыслью, что тьма, наступающая на нее, будет развеяна, только когда боги придут с Запада, чтобы освободить ее истонченную, невесомую, золотистую душу от бренного тела? Нет, ужасно думать о смерти сейчас, когда тебе всего семь лет, однако заманчивая мысль все-таки мелькнула в ее уме: «Чем скорее я умру, тем скорее встречусь с мамой и даже с великой Ли Цин-чжао».
Но испытание не несло смерти, по крайней мере не должно было. На самом деле все было очень просто. Отец привел ее в большую залу, где на коленях стояли три старика. Или старухи. Они вполне могли оказаться женщинами. Они были настолько стары, что всякие различия стерлись. С висков свисали тонкие пряди седых волос, никаких признаков бороды, тела облачены в бесформенную мешковину. Позднее Цин-чжао узнала, что это были храмовые евнухи, единственное живое напоминание о далеких временах, предшествующих дню, когда на планету вторгся Межзвездный Конгресс и запретил даже добровольное увечье из религиозных соображений. Сейчас евнухи казались ей загадочными, призрачными, древними существами, ощупывающими ее, изучающими ее платье.
Что они ищут? Они нашли эбонитовые палочки для еды и забрали их. Они отобрали ленту, обернутую вокруг ее талии. Сняли тапочки. Лишь потом она узнает, что эти вещи отбирались потому, что во время испытания некоторые дети впадали в отчаяние и кончали жизнь самоубийством. Одна девочка вставила палочки себе в ноздри и кинулась лицом об пол, вогнав их прямо в мозг. Еще одна повесилась на поясе. Другая затолкала тапочки себе в горло и задохнулась. Удавшиеся попытки самоубийства были довольно редки, но, как оказалось, на это решались самые умные из детей, и чаще всего их предпринимали девочки. Поэтому евнухи забрали у Цин-чжао все вещи, с помощью которых можно было совершить самоубийство.
Потом евнухи покинули залу. Отец встал на колени рядом с Цин-чжао и заговорил:
– Цин-чжао, ты должна понять, на самом деле мы не тебя проверяем. Ничто из сделанного тобой по доброй воле нисколько не повлияет на то, что произойдет здесь. В действительности мы испытываем богов, чтобы убедиться, действительно ли они настроены говорить с тобой. Если это так, они найдут путь, мы увидим это, и ты выйдешь из комнаты как одна из Говорящих с Богами. Если нет, ты выйдешь отсюда навсегда освобожденной от их голосов. Я не могу сказать тебе, за какой исход буду молиться, потому что не знаю сам.
– Отец, – сказала Цин-чжао, – а что, если тогда ты будешь стыдиться меня?
От этой мысли у нее даже руки зачесались, будто на них была грязь, будто ей срочно требовалось вымыть их.
– Я никогда не буду стыдиться тебя. – Затем он хлопнул в ладоши.
Один из старейших вошел в комнату, неся тяжелый таз. Он поставил его перед Цин-чжао.
– Опусти туда руки, – сказал отец.
Таз был наполнен густым черным жиром. Цин-чжао содрогнулась:
– Я не могу опустить руки в это.
Тогда отец взял ее за локти и силой сунул руки в грязь. Цин-чжао закричала – раньше отец никогда не применял к ней силу. И когда он отпустил ее, руки были покрыты липким, холодным жиром. При взгляде на них у нее даже горло перехватило – настолько грязными они казались; ей стало трудно дышать, она не отрываясь смотрела на них, вдыхала запах.
Старик поднял таз и унес его.
– Где я могу умыться, отец? – простонала Цин-чжао.
– Тебе нельзя мыться, – ответил отец. – Отныне мыться тебе запрещено.
Цин-чжао была еще маленькой девочкой, и она поверила ему, даже не подозревая, что его слова были частью испытания. Она взглядом проводила отца, выходящего из комнаты. Дверь захлопнулась, до нее донесся звук задвигаемой защелки. Она осталась в полном одиночестве.
Сначала она просто держала руки перед собой, так чтобы они не касались платья. Она в отчаянии оглядывалась по сторонам, но воды нигде не было, не было даже тряпки, чтобы вытереть руки. В комнате стояли стулья, столы, статуи, большие каменные кувшины, но все поверхности были твердыми, хорошо отполированными и настолько чистыми, что она просто не могла прикоснуться к ним. Ощущение грязи на руках постепенно становилось нестерпимым. Она должна очистить их.
– Отец! – позвала она. – Помоги, вымой мне руки!
Наверняка он слышит ее. Наверняка он где-то рядом, ждет результата испытания.
Он слышал – но не пришел.
Единственной тряпкой в комнате был халат, надетый на ней. Она могла вытереть руки о его полы, но тогда на нем останется жир, и она выпачкается вся, с ног до головы. Разумное решение – снять его, но как ей проделать это, не касаясь грязными руками тела?
Она попробовала. Сначала она тщательно, как могла, вытерла жир о гладкие руки одной из статуй. «Прости меня, – извинилась она перед статуей на тот случай, если та принадлежала какому-нибудь из богов. – После испытания я вернусь и вымою тебя, вымою своим платьем».
Затем она закинула руки за голову и начала собирать ткань на спине, чтобы стянуть халат через голову. Ее липкие пальцы скользили по шелку, она чувствовала на спине холодный жир – постепенно он начал пропитывать материю. «Потом вытрусь», – решила она.
Наконец ей удалось покрепче ухватиться за ткань, она потянула платье. Оно скользнуло через голову, но в тот же миг Цин-чжао поняла, что случилось нечто ужасное: жир попал на длинные волосы, а волосы упали на лицо, и теперь жир покрывал не только руки, но и спину, волосы, лицо.
Однако девочка не оставила попыток. Она стянула платье и тщательно вытерла руки о краешек полы, затем другой полой вытерла лицо. Но это ничего не изменило. Частично жир все равно оставался на ней, что бы она ни делала. Шелковая ткань не впитывала, а только размазывала его. Цин-чжао никогда в жизни не чувствовала себя настолько безнадежно грязной. Это было невыносимо, но она ничего не могла поделать.
– Отец! Забери меня отсюда! Я не хочу говорить с богами!
Он не пришел. Она заплакала.
Вся беда заключалась в том, что и слезы не помогли. Чем больше она плакала, тем грязнее в своих глазах становилась. Отчаянное желание вымыться пересилило даже рыдания. С мокрым от слез лицом, она начала искать способ избавиться от жира. Она еще раз попробовала шелк халата, но бросила это занятие и начала вытирать руки о стены, постепенно передвигаясь по периметру комнаты. Цин-чжао с такой силой терла ладони о дерево, что они нагрелись, и теперь уже жидкий жир потек по ее запястьям. Она снова и снова кидалась к стенам – до тех пор, пока руки не покраснели, пока заживающие царапины на ладонях снова не открылись и не начали кровоточить, разодранные о поверхность деревянных стен.
Ознакомительная версия.
