земли русские.
Ум копила, силу и стать,
Чтоб тверским, рязанским и суздальским
Встать с колен,
На ноги встать,
Отряхнуться,
расправить плечи
И от моря до моря вздохнуть
Полной грудью,
в кровавой сече
свой единственный высветив путь.
Ты живо, Куликово поле!
Тяжек меч,
но праведен меч.
Мы от поля до поля в воле
Красоту земли и раздолье.
Чистый дух и любовь сберечь!
1. Феофан, Прохор, Андрей. 1405 г.
На Москве стучали в такт три сердца.
Каждое по-своему, но в такт!
Трое было их – единоверцев
По Христу,
и по кистям в руках.
По тому, что выйдет из-под кисти
И останется – твое… и не твое.
По застывшей в мертвой краске мысли,
И по духу, оживившему ее.
В горестной купели сердце выкрещенное
Оживало рядом с молодым
Сердцем,
куликовским всходом вырвавшимся
Из родной земли сквозь черный дым,
И от них ни чуть не отставало
Сердце, недоступное годам, –
Все, что накопило, отдавало
Жизни,
людям.
храмам,
городам.
В Благовещенском, под свод,
на самый верх
Лез Рублев,
отринув суетность земную.
И светлел лицом суровый
Грек,
Вспоминая родину святую.
От погибели своей земли бежал
Он на Русь, объятую пожаром.
Русь восстанет из огня –
он знал,
Ну а вместе с ней,
его же даром,
Византия в фресках будет жить –
Так угодно, видимо, судьбе,
И из рук не выпускал он кисть.
Забывал в работе о себе.
Старичок седой и узловатый,
За наставника артельным и отца,
вверх глядел, в соборный свод покатый
Прохор – чудодей из Городца.
И прищуривая глаз подслеповатый –
скольких вывел в свет его мазок –
Он, ругая годы, говорил:
– Ребяты,
мне б наверх подняться кто помог!
Оживали стены
и вмещали
На себя все отблески земли,
Отряхнувшей тяготы печали,
Возродившейся из пепла и золы.
И в суровых ликах узнавали Люди тех,
под чьи знамена шли.
И отныне лики не пугали –
Поднимали,
за собой вели!
В образе
Спасителя людского
И его апостолов святых
Прихожане видели Донского,
Храброго Владимира,
иных –
Не вернувшихся из славной битвы.
Но навек оставшихся в сердцах.
Тех, чьи судьбы с их судьбою слиты.
Превозмогших муки,
смерть
и страх.
И стучали в такт сердца артели.
Подчиняясь трем большим сердцам:
Сердцу –
выкрещенному в горестной купели,
Сердцу –
радостному как капель в апреле.
Сердцу –
бьющемуся вопреки годам.
2. Даниил, Андрей. 1408 г.
Пролетела пара лет
с благовестным звоном.
Зубы обломавши, ушел Едыгей.
Во Владимире Андрей
с Даниилом Черным –
Время – разбросавши, сводит людей.
Тихо у Успенского собора.
Примолкает, проходя, народ, –
Здесь – мирская суета, котора.
Там – священнодействие идет.
От церквей Царьграда и Софии
Страшный Суд – любимейший сюжет.
Только трудно напугать Россию,
Крепнущую среди страшных бед.
Да и стоит ли?
Напрасная задача!
Столько было видено судов! –
Суд так суд!
Но надо бы иначе! –
С Даниилом порешил Рублев.
Даниил в работе скор, спор.
Зуд мастеровой зудит в груди –
В руки бы не кисть, а топор!
А Андрей все в небо глядит:
Ищет в небе сердцем лазурь –
Вот бы краски где растирать.
Меньше будет крови и мук.
Если золотое с солнца брать!
Судный День – как торжество любви.
Братства и согласия людей,
И освобождения земли –
В мыслях рисовал себе Андрей.
И волжбою друга увлечен,
Даниил в груди огонь гасил.
Верил – мир страданья обречен.
Только б у любви хватило сил.
Стены пропадали –
это кисть
Прорубала светлое окно
В ту не близкую,
но будущую жизнь.
Что творцам застать не суждено.
3. Андрей. 1422 г.
И опять в дорогу –
кругла земля.
И хочется многое в жизни успеть:
Понемногу можно,
мало – нельзя!
Нас подхлестывает в этой жизни смерть.
Знал Рублев –
с костлявой не рассориться
И покоя в жизни не просил.
Верил– труд его воздастся сторицей.
Знал и то,
что чужды на Руси
Византийцев образа суровые –
Время не стращать!
А время строиться!
И рождалися иконы новые –
Светлые!
Венцом их стала «Троица».
Долог путь.
Но каждой новой вехой
Он земные путы обрывал.
Век его не мерялся успехом –
лишь страданьями и болями людей –
И во всем оставшись человеком.
Смертным, тленным,
богомаз Андрей
У дверей
в бессмертие
стоял!
Не глядела «Троица» на мир.
Мир гляделся в «Троицу»,
как в зеркало.
Задержавшись перед ней на миг,
Кровь с себя смывал,
ему хотелось белого!
Золотистого!
И чисто-голубого!
Рассказ
Пещера была вырыта в склоне пологого холма, поросшего соснами, высокими и стройными, и смотрела входом, завешенным медвежьей шкурой, на ручей, широкий, в пару саженей, в котором зеленоватая вода текла так медленно, что казалась стоячей. Неподалеку от пещеры горел костер, еле заметное в солнечных лучах пламя облизывало крутые бока чугунка, на дне которого булькало густое фиолетовое варево. Около костра прогуливался крупный ворон, прихрамывающий на левую лапу, часто останавливался и наклонял и выворачивал голову, будто прислушивался к идущим из земли звукам, потом встряхивался и ковылял дальше. С ближней к входу в пещеру сосны серо-оранжевой лентой соскользнула на землю белка, села на задние лапки и требовательно зацокала, настороженно косясь на ворона. Тот дважды поклонился, словно приветствовал зверька,
